1
Он курит, долго варит чай,
идёт домой, когда стемнеет,
жену поздравить невзначай.
Она от нежности немеет,
она отвыкла,
чтоб ее
и обнимали, и любили,
в шкафу, на полочке, белье
в индийском
и фламандском стиле
в квартире,
где всегда одна.
Почти…
Две белые тарелки
в заморских сладостях сполна,
на скатерти - горошек мелкий,
в груди - усталости струна:
он вдруг появится – уедет.
И не одна – а все одна
среди машин и башен бредит
о том, что все еще придет:
любовь, восторги, восхищенье, -
а время душу пьет и пьет
и не бывает возвращенья.
Походы к маме, круг
подруг,
глаза, застывшие в печали.
И Новый год приходит вдруг
такой же,
как и был в начале
тот прошлый - позапрошлый год.
И все грядущее бессменно,
а жизнь пройдет обыкновенно,
без всяких вздоров и забот.
И снова вырвется вопрос:
не лучше ль жить грешно и круто,
чем ждать кого-то, петь кому-то
почти безмолвно и всерьёз.
2
Няня, которая пишет стихи
то ли от скуки, а то ли от боли,
няня, которая пьёт поневоле,
крепко сжимает две детских руки.
Ей бы, казалось, о чем горевать?..
В доме чужом она точно царица:
ей — светлый угол, большая кровать,
ею семья и вся школа гордится.
Школа... Да только уже не ее —
девочки с розовым, вычурным бантом.
Девочка учится быть музыкантом.
«Няня, ах, няня, прочти мне своё!
Вот — ты увидишь — я так пропою
строчки твои, что другим и не снилось!
Няня, послушай, а ты бы влюбилась?!.
Свадьбу мы здесь бы сыграли твою».
Няня в холодное смотрит окно.
Няня смеется... Но горестно дышит.
Девочке — радостно. Няне — темно.
Девочка — ляжет, а няня — опишет.
3
ПОДРГУГЕ-ФИЛОЛОГИНЕ
Звонит моя подруга из роддома
(в ночь родила — как будто родилась!),
в клокочущую трубку телефона
лепечет, плачет и смеется всласть.
Почти что в сорок…
первенец из века, —
«прощай и нет…», «подумай и прости…».
Моя подруга любит человека,
с которым ей всегда не по пути.
Но, как его, зовет мальчишку Ванькой
и хмурится почти как на него:
«Что ты кричишь, мой милый Ванька,
глянь-ка!»,
но тот пока не видит ничего:
лиловый цвет тряпичной погремушки,
цвет матери, закутанной в халат,
а по халату синие избушки
и беленькие зайчики летят.
Моя подруга — добрый мой учитель,
моя сестра, соавторша и дочь,
умеющая думать на санскрите, —
теперь санскрит отбрасывает прочь.
Пушкиновед — и Пушкина подальше…
Цветаевед — Цветаеву к чертям…
Ей мама улыбается и машет
в окно,
как всем
в дому лежащим
стам
родильницам,
неважно, как родившим,
теперь неважно даже
от кого,
но истинное чудо совершившим
по истинному замыслу Его.
И что теперь ей свод морфемных правил?!
Толстой — любимчик, ненавистник — Фет?!
Ей в этот миг, наверно б, сам Державин
сложил бы восхитительный сонет.
В руке ее —
мельчайшая ручонка.
В ее глазах —
восторг, покой, тоска…
Случилось чудо — родила ребенка.
Всего на жизнь,
а будто — на века
4
ПЛАЧЕТ ЖЕНЩИНА
В этом городе столько тоски!..
В этом городе столько печали!..
Поздней ночью подростки кричали,
разминая свои кулаки.
Утром — плакала женщина; вскоре —
мчался крик, безбородый мужик
беспокойное женское горе
умножать тумаками привык.
Двери хлопали... Чувства галтели...
Падал чайник... А грохот такой,
будто чертовы люльки-качели
понеслись над моею Москвой.
Будто лопнуло все в одночасье:
мир свалился, прогнила любовь.
И ненужным вдруг сделалось счастье,
и война начинается вновь,
но не та, где гранаты и танки,
самолеты, бомбежки, «Ура!»;
приближается с видом мещанки,
с криком женщины, битой с утра,
а еще — с воем тихой старушки,
точно втоптанной в чад Кольцевой,
и с припавшим к вагонной теплушке,
черноглазым мальчишкой Муллой.
Не свершилось вселенского чуда!..
Мир не вспыхнул от боли, когда
вышел ОН — неизвестно откуда.
(Так всегда и приходит беда.)
Вышел ОН, холод мертвенно-черный,
между жгущим живым и живым,
между плачем густым, обреченным,
и бегущими по мостовым.
Не война — но упавших бросают,
не беда — но обиженных бьют.
Наши души в Москве остывают,
круче всякого камня стают.
И несутся над миром качели,..
В небе чертовы бьют жернова...
Плачет женщина утро... неделю...
плачет год, а проплачет — года.
5
Монолог бабушки
1,
У меня все руки в трещинах,
у меня все зубы в гнили,
а хотела быть я женщиной:
той, которую любили.
А хотела — быть застенчивой
и богатой на удачу,
чтобы муж, как им намечено,
заимел квартиру, дачу,
чтоб детишки были разными,
но послушливыми были,
чтоб на все большие праздники
к нам бы гости приходили,
чтоб могла скучать я по дому,
лишь на миг уйдя куда-то,
муженьку звонить без повода,
то смеясь, то виновато,
чтоб соседи поздним вечером
про меня не говорили:
«Вот ведь бродит!.. Делать нечего!..
Знать, ее недолюбили?!.»
2.
Не хочу старушкой сильною!
А хочу старушкой слабою!
Быть и доброю, и милою -
а не жесткою и храброю.
Не учить подружек-дурочек
во дворе на пыльной лавочке:
«Ваши близкие ведь умнички,
принесли вам ведра, палочки…
Ваши близкие ведь умнички,
раз хотя б раз в год заехали!
Ах, девчушки мои, душечки,
мне-то с вами здесь до смеху ли?»
Застучу я гордо палочкой!
Никуда тоска не денется!
Так хотела стать я лапочкой,
с самым лучшим в мире встретиться.
А теперь — все руки в трещинах,
а теперь — все зубы сгнили.
Не посмела быть я женщиной,
той, которую любили.
6
АССОЛЬ
Сними свое алое платье, красотка Ассоль,
останься одна, если Грей сдуру сбился с пути.
Я знаю, теперь в твоем сердце усталость и боль,
и выхода боли уже никогда не найти.
Я знаю, ты верила (вряд ли поверишь теперь),
что все корабли — это к счастью и Бог сохранит
от страшного мига, когда вдруг откроется дверь,
а там — не любимый, а смерть за порогом стоит.
Теперь это явь и процентов наверно на сто.
Конечно, до смерти еще будут пропасти дней,
но кто их оценит? Бесцветность не ценит никто.
И мир без любви превращается в море камней.
Смени свое алое платье на серый халат
(так будет полегче), а к ночи Энрике впусти.
Он тоже несчастен и, веришь ли, не виноват,
что Грей слишком глуп и по дурости сбился с пути.
Теперь это в прошлом… Название прошлому — «Грей».
(День новый не будем «Энрике» с тобой называть).
Твой Грей отразится во взглядах твоих сыновей,
так стоит ли попусту, милая, переживать?
7
БАБЕ СИМЕ
Я и не вспомню теперь, как жила
в розовом доме, в подъезде последнем,
но, пробираясь по смутной передней,
слышала часто: «Ну что?.. Как дела?...»
То баба Сима глядела в зрачок
каменной будки и так говорила:
«Ты посидела б со мной хоть чуток!
Я и с людьми-то общаться забыла.
Знаешь, устала... Болит голова».
Ей отвечала: «Вам надо почаще
дома бывать». — «Да я там не жива.
Много ли там от меня настоящей?..
Дома Алиска… Лишь кончится срок,
как она будет на небо глазами
к богу смотреть?.. И услышит ли бог
просьбу мою?.. А услышит —слезами
землю и море, и жизнь обоймет.
Что я могу для родимой Алиски?
С детства не видит, да так и живёт:
больно, темно, а ни звука,.. ни писка…»
______
Долго консьержка листала тетрадь,
долго твердила про верного мужа.
«Нет, ни к другой его смели забрать,
к тем, кому в небе он больше был нужен.
Лето… КамАЗ… На песчаной косе
бросило Митьку и заворотило…
Не было даже намека в лице
смерти-злодейки, когда хоронила.
Тихо без мужа на свете жила…
Лиска росла… Наша жизнь что потёмки.
Только судьба милосердна была:
в дом наш призвала второго ребёнка.
Маленький мальчик… Как умер сосед…
Тоже слепой —за ослепшего сына
раньше просил: «Лиске счастья ведь нет,
ты б их потом уж взяла,.. поженила…»
Вот и сложилась большая семья.
И появились на радости внуки.
Долго от счастья Лисунька моя
им целовала и глазки, и руки».
Было консьержке совсем тяжело:
«Я им и шила, внучкам, и вязала.
Нынче уж выросли. Время прошло.
Им не нужна и немыслима стала.
Старший?.. Он учится... «Аэрофлот» —
важная все -таки, нужная штука.
Скоро детишек себе заведет:
внучку — Алиске, Сереженьке — внука».
Долго консьержка смотрела вперёд,
долго томилась и долго вздыхала.
«Младшему, Митьке, ему не везет…
Лыжником был, только сердце устало…» —
«Сердце у младшего что ли болит?» —
«Сильно болит... Никого он не слышит.
Ночью с собою самим говорит.
В прошлом году он ведь «мастером» вышел».
______
Долго консьержка, горюя, в окно
смотрит, как прочие взрослые дети
ездят на роликах, ходят в кино,
ночью танцуют, мечтая о лете.
Мне ли консьержку мою не понять?!
Все помогают ей, все помогали!
Страшно консьержке моей помирать!
Вечер и ночь она бродит в печали
и, вспоминая Алиску свою,
все говорит: -«Вы б Алиску видали!..
“Я тебе, мамочка, чаю налью,
мамины ручки и ножки устали!” —
Гладит она, обнимает меня...
Только куда от объятий мне деться?!
Грузом на сердце мне стала родня.
Кажется мне, что не выдержит сердце».
______
Вот и сейчас, проходя этот дом,
бабушку Симу ищу в нем устало.
Будка безмолвным сияет окном.
Страшно сказать:
значит время настало.
Автор: Александра Ирбе
2007 - 2015 гг.
