Циклы
БЕЗМОЛВИЕ
1
— Что ты грустишь?
— Ты знаешь: жизнь проходит!
— А что молчишь?
— А я всегда молчу!
— Зачем грустишь?! Ведь все нормально вроде?!
— Ты знаешь: я «нормально» не хочу.
Пускай мне говорят, что слишком много
прошу от жизни («береги, что есть»),
но мне моя лишь радостна дорога,
а к ней преград считать — не перечесть.
— Ты не грусти!.. Живи как можно проще!..
— Я не грущу! — В кино с тобой пойдем?
— Кино мне с детства нравится не очень,
а в парк я не люблю ходить вдвоем.
— Куда ты хочешь?
— В те чудные страны,
которые мне виделись вдали.
Болит душа... Ее сплошные раны
излечишь только пламенем любви.
— Так в чем же соль?
— Она любви не верит:
не раз, не два, не десять обожглась.
— Нельзя «сегодня» прошлой жизнью мерить!
Легко сказать, что жизнь не удалась!
Легко пропасть в чаду воспоминаний.
Сильнее будь, прошу: сильнее будь!
— Я знаю, но, увы, от этих знаний
ни горячо, ни холодно ничуть.
— Но ты звони!
— Быть может!
— Что быть может?
— Я разговоров лишних не люблю!
— Я ухожу!
— Да, уходи!.. И что же?! Хорошего пути!
— Благодарю!
2
Ты мне чужой и я тебе чужая.
Мы проживаем в комнате одной.
Ты говоришь: «Я завтра уезжаю!»
И фраза совпадает с тишиной.
Причины нет укладывать котомки:
нельзя уже разбитое разбить,
забытое — испачкать и искомкать,
и будто белы простыни стелить.
Обиды нет — есть только отреченье.
И пропасть нам теперь не перейти.
И в страшный час ты не просил прощенья
за то, что стали розными пути.
Уныл наш дом... И мы с тобой чужие.
И все мрачней меж нами немота.
Живем — как жили, дружим — как дружили.
И ты — не тот... И я — уже не та.
3
Все, что грело, то умерло,
что играло — ушло.
В нашем доме лишь сумерки.
И дышать тяжело.
В нашем доме без устали
километры обид.
Ты бросаешься чувствами.
Не бросайся! Болит!..
Ты бросаешься чувствами,
не приметив черты,
когда стали искусственны
дом, и чувства, и ты.
4
Просто погладить тело;
сложно — погладить душу.
Я рассказать хотела —
ты не желаешь слушать!
— Я — не осел, не лошадь.
Если погладить холку,
не становлюсь хорошей,
а лишь чужой и колкой.
Ты удивлен (не скроешь):
— Разве мы вместе мало?!
— Как два стола всего лишь,
вешалки, одеяла…
Ночью шепчу несмело:
— Хочется пониманья!..
И не к груди, не к телу —
больше к душе вниманья!
— Вот и поговорили!..
Может быть, вместе ляжем?!
— Я промолчу!.. Забыли!..
Нет дальше смысла даже!
— Выйду, пройдусь...
— Напрасно!
Снова ты спать не хочешь?
— Ноет душа — не гаснет!
— Что же!.. Прекрасной ночи!
Автор: Александра Ирбе
2019 - 2020 гг.
» К общему списку
» На отдельной странице
В МОСКВЕ
1
В МОСКВЕ
В этом городе,
обрученном
с самим собой,
пьющем колу и спрайт,
ближе к ночи — адреналин,
я запуталась в прах
со своей судьбой
среди сотен голов,
животов и спин!
Я лечу по бульварам,
гоню авто.
Дикой кажется
зелень земных широт.
Понимаю буквально —
творю не то!
И живу, как на выдох —
наоборот.
В этом городе боль
от людских измен,
и не чувствуешь даже,
как воду пьешь.
В этом городе все
отдаешь взамен
лишь за то,
что ты попросту
в нем живешь.
И какая любовь?!
И покой какой?!
Если вдруг научилась
ходить, смеясь,
мимо тех,
кто с протянутою рукой
не от лени своей,
от несчастья — в грязь.
И какой тут поэт —
если даже кровь
и детей на снегу —
как обычный хлам!
Нас уже трепетать
не заставит вновь
никакой там Париж,
никакой Потсдам.
А ты смотришь уверенно
и легко,
потому что мы оба с тобой
мертвы!
И, пусть будет Москва
от нас далеко,
мы останемся жертвами
сей Москвы.
2
НА ТВЕРСКОМ
С Кавказа к нам катится лето.
В окне на Тверском белый дым.
Мне профиль родного поэта
не кажется больше родным.
Глядит он с портрета весь в белом,
тараня лица белизной.
Как много он в жизни наделал,
своей быстротечной, земной.
А помнят — всего «Незнакомку»…
«Двенадцать» — тугое литье…
И слог его строгий и тонкий,
как жен половецких шитье.
Гляжу я с утра на поэта
и кажется мне, ни к чему
ни двор за решеткой, ни лето,
что к дому бредет моему.
Какое просторное нечто —
его на портрете глаза.
Мне кажется жизнь бесконечной,
раз эти глаза — образа.
Я шума не слышу с Тверского.
Весь мир затихает в окне.
И, точно еще до раскола,
Москва оживает во мне:
домишки в старинной оправе,
внизу, на бульваре, коза,
воротца блестят образами
и хлещет берез бирюза.
Во мне пробуждается эхом
весь ворох случившихся дней.
Поэт наблюдает со смехом
за странностью дикой моей.
Его я закрою руками,
но, жаль, не увидит никто,
как вдруг оживают здесь сами
с портретов — поэты — в пальто.
И дом проходя этот низкий,
c Тверского никто не поймет,
никто не заметит, как близко
здесь таинство в доме живет,
что манят прохладные стены,
в чугунной оградке скользя!
В несменных — в них есть перемены,
а значит — иначе нельзя!
3
И не на кого опереться,
и не о чем поговорить!
Свое измученное сердце
могу любому подарить!
С утра шатаюсь по бульварам.
Мне больно от начала дня!
Я отдала бы сердце даром,
как ты толпе отдал меня.
В полузастывшем Камергерском,
на полусумрачной Тверской
я выбросить хотела б сердце
в контейнер мусорный, пустой!
Но тащится, родное, рядом
и так тоскливо говорит:
«Прошу, любимая, не надо!
Не я болю — душа болит!»
Какие милые словечки:
«душа» и «сердце» — смех и дрожь!
Сиреневые человечки…
Древнеязыческая ложь…
4
Приду на Патриаршие,
в руках блокнот крутя.
Начну стихи вынашивать,
как бледное дитя.
Потом пущу их ножками
по гулкой мостовой
гулять с детьми и кошками
вдоль глади вековой.
5
СТАРЫЙ ДУБ
Старый дуб помнит песенку эту,
что мы пели на пыльном Тверском.
Город плыл в ожиданьи рассвета
Серебрящимся, серым куском.
И влетали в него самолеты,
и въезжали в него поезда,
шли в него человечие роты —
привносили свои города.
В это время над миром летели
тройка ангелов, двойка чертей.
И они в этот город хотели
вселить близких по духу людей.
И они в этот город хотели
к струнам башен его снизойти,
что в кремлевские синие ели
с неба спелые души снести.
В это время бульварная стройка
разносила рычанье и мат.
И на самой культурной помойке,
рылось стадо культурных крысят.
В это время гроза начиналась
(только песенка наша неслась.),
а у дуба — душа разрывалась
и корявая ветка тряслась.
Повод к дубьей тоске неизвестен.
Может вспомнил он те времена,
когда много признаний и песен
сохраняла в себе тишина,
когда мир по созвучиям оным
развивался… И вязы цвели…
Когда бредил здесь Пушкин
влюбленный, восхищенный
своей Натали.
6
Мне точно разорвали пуповину
с моею тайной матерью — Москвой.
Любимые бульвары — нелюбимы,
и дом мой — будто попросту не мой.
Молчат-трещат несносные проспекты,
и Воробьёвы навевают сон.
Мои неоспоримые аспекты
отныне спорны... И со всех сторон.
Не выношу полночный лязг трамваев,
глухую лживость древних позолот.
Я только в отделеньи оживаю,
а вместе с ними все во мне умрет!
И, как червонный камень всех надгробий,
окрашенный в притворно-белый цвет,
в моей Москве живут другие боги,
а Бога милосердного в ней нет.
И Вы себе не смеете признаться,
что с каждым годом будете мертвей
в том городе, в котором так боятся
вполне простых, естественных людей,
в том городе, в котором восхищенье
лишь к мертвечине, джинсам и авто,
в котором Бог, как будто привиденье,
бредет ночами и творит не то!
Где изо всех окошек неоткрытых,
из всех закрытых наглухо дверей
так много смотрит кем-то душ убитых,
как над домами светит фонарей!
Где все черно, что было раньше белым,
все белое, что черным там звалось.
Мне этот город бьет по самым нервам!
Ночами жжет до криков и до слез!
Мне этот город — никуда не деться —
как чаша потускневшего вина.
В его вине мое погрязло сердце,
и заполняет тело
тишина.
Автор: Александра Ирбе
2009 - 2013 гг.
» К общему списку
» На отдельной странице
ВИДЕНИЯ МАРГАРИТЫ
1
Видения Маргариты
Когда душа, уставшая любить,
с земного пьедестала соступает,
сна парит, она еще не знает,
что значит верить, помнить.… и забыть
о том, как в полночь синие огни —
его глаза в моих глазах сверкали
и клетки тел с надеждой оживали;
а наверху судьбы сплеталась нить.
Он был мне Принц, и Нищий, и Король,
и тихий Мастер в комнате угрюмой.
И ни о чем он в час луны не думал,
меня обняв уверенной рукой.
А на руке — прожилки... (легок свет...),
как реки и озера растекались.
И мы вдвоем над комнатой качались,
как будто бы земли под нами нет.
А после, погружаясь в тишину
неслись по звездам до погостов белых.
И губы, вдруг раскрытые несмело,
в губах других тревожили весну.
___
Пробило полночь!.. И открылся Бал!
И Мастер на балу меня ласкал
в фонтанах белых, в ваннах из вина.
И нам опять светила тишина.
И он спросил: — А любишь ли? — Люблю!
Как жизнь свою и как печаль свою.
И было так до первых петухов.
До первого прощения грехов.
До скукой растревоженного дня,
в котором больше не было меня.
В котором больше не было меня…
2
В нашем доме нет воды и хлеба
но не в том твоя совсем вина.
Только позолоченное небо
в васильковой скатерти окна.
Только позолоченное небо
растеклось как тоненький хрусталь.
Не хватает в доме только хлеба,
да воды, но этого не жаль.
Есть зато рептилии и кошки,
есть зато кифара и стихи,
лютни и веселые гармошки,
а еще — две ложечки тоски.
Приходите ж люди, полюбуйтесь,
как живу я в доме из чудес!
Полюбуйтесь, да и расцелуйтесь,
пока он и вовсе не исчез.
3
Раскаянье
Грешна!.. Благослови, Господь!
Грешна!.. Глаза не поднимаю!
Душа грешна, грешна ли плоть?!
Не знаю, Господи, не знаю!
Позволь мне землю ощутить,
губами к снегу прикоснуться.
Его забыть?!. Себя забыть!
Очнуться, Господи, очнуться!
Забыться, словно все не так
и не было объятий пленных,
а что какой-нибудь чудак
мне руки жал обыкновенно.
А все иное — сон и бред,
которым места в мире нет.
Или на площади, как встарь,
покаяться пред всей толпой.
Кто хочет — в грудь меня ударь!
Кто хочет — просто так постой.
Любуйся!.. Смейся!.. Пой!.. Пляши!..
Устало тело от души!
Всей каменной!..и (Освободись!...)
Мне дай, Господь, иную жизнь.
___
Хочу я быть обычной теткой,
пить водку с хлебом и селедкой,
как птичка, утречком вставать,
в метро конфетки продавать,
и чтоб не думалось совсем:
с кем жизнь живу я и зачем?
4
В нашем доме нет воды и хлеба
но не в том твоя совсем вина.
Только позолоченное небо
в васильковой скатерти окна.
Только позолоченное небо
растеклось как тоненький хрусталь.
Не хватает в доме только хлеба,
да воды, но этого не жаль.
Есть зато рептилии и кошки,
есть зато кифара и стихи,
лютни и веселые гармошки,
а еще — две ложечки тоски.
Приходите ж люди, полюбуйтесь,
как живу я в доме из чудес!
Полюбуйтесь, да и расцелуйтесь,
пока он и вовсе не исчез.
6
Напутствие
А ты меня покачивай,
руками обволакивай,
туманами осенними,
морозами трескучими.
Неси меня под звездами,
неси меня под тучами.
Углы мои все стачивай
ухабами и кручами,
чтоб стала я, как стеклышко,
прозрачная и светлая,
не львица, а лебедушка,
твоя весна заветная,
чтоб стала я прекрасною
Еленой из Елен,
прекрасною и ясною
в твой угодила плен,
во всем тебе покаялась
и у тебя в плену
чтоб слишком я не маялась
и не вела войну.
6
Ты у меня единственный на свете,
такой любимый, что не смогут вспомнить,
чтоб кто-нибудь кого-то так любил.
Ты у меня и дождь, и зной, и ветер,
и, как еще, наверное, заметил,
дистанция, что выбила из сил.
Ты у меня огонь, пусть не высокий,
но впрок дающий света и тепла,
и гордый муж, и отрок одинокий,
с которым я и вовсе не жила.
Не знала!.. И заглядывая снова
в глаза твои, что в омуты, смеюсь,
что я тебя, незнамного такого,
люблю, жалею, знаю и боюсь.
Автор: Александра Ирбе
2003 - 2004 гг.
» К общему списку
» На отдельной странице
ДОМУ
1
ОБЛАКО ПОКОЯ
Меня пленило облако покоя
такой неотвратимой высоты,
что кажется — дом несся над рекою
а в этом доме были я
и ты,
что все вокруг кружилось и смеялось —
но только называлось тишиной.
И я одна над миром оставалась —
но ты над миром тоже был со мной.
А дом?.. А дом?.. Он две руки подставил —
две комнаты, чтоб я за них взялась.
Он тоже улыбался и лукавил,
и несся вдоль сугробиков, смеясь,
и вдоль змеи — во льду затихшей речки,
от всяческих раскаяний и бед,
а на его заснеженном крылечке
виднелись твой и мой застывший след.
Дом был в восторге, что к нему явились,
что так, с лихвой, в нем огоньки зажглись,
что удивившись, так в него влюбились,
в его покой и отчаянье и жизнь,
что даже книги серые на полке,
что даже гулкий звон усталых стен
рождали неожиданно и колко
неведомое чувство перемен.
И радостно мне жить в ожившем доме,
лишь прыткости его страшась слегка,
под звоны ветра покориться дреме
и твоему: "Ну ты поспи, пока!"
…Пока-пока по миру дом летает
и нет предела звучной тишине,
пока на кухне чайник остывает,
но — остывая — помнит обо мне.
2
КОММУНАЛКА
Я хожу с потускневшим лицом,
потому что живу с подлецом.
Нет, ни с мужем, ни с черствым отцом,
а с соседом в лихой коммуналке;
в сером доме с шикарным крыльцом
и с помойкой в готической арке.
Говорят: «Коммуналка мертва!».
Только лживы такие слова!
В нашем доме, как будто в Содоме,
все живет,
светлых радостей кроме.
Бесконечные крутятся страсти:
зависть, злоба, желание власти.
За кастрюли воюем на печке,
бестолковые мы
человечки.
Мой сосед — алкоголик и бабник:
если что-то случится – дерябнет,
если кто-то ему что-то скажет —
кулаком со всей одури вмажет.
И соседка – пропойца и шлюха —
все к дверям прижимается ухом.
Нет... Она-то ни с кем не скандалит.
Суп под утро в половнике варит.
Просыпается с ликом мегеры,
если кончились все кавалеры.
А за стенкой хирурги лепечут,
что всю жизнь этих идолов лечат...
Дома,.. в морге – все схожие морды.
Наша жизнь – клокотанье аорты.
Мировые решаем задачи:
кто на что сколотил себе дачу,
кто ведро своровал, кто пеленку,
кто дал водки грудному ребенку.
А хирург год двадцатый мечтает:
«Коммуналки Господь расселяет!»
Уже выросли дочки и внучки,
поколенье четвертое кошек,
а в сознанье его хоть бы тучка,
хоть сомненья мельчайший горошек?!
Свято верит в чудесное "завтра"...
Только жаль: я не верю нисколько
и под строчки бездушного Сартра
в третий день наблюдаю попойку.
В нашем доме с шикарным крыльцом
ходят все с посеревшим лицом.
3
ПЕРЕЕЗД
Переезжают заполночь соседи,
навеки покидая старый дом.
И старый дом,
как будто в час последний,
дубовой дверью хлопает с трудом.
Молчит окно,
покрывшись сонным мраком,
и люстра в поседевшем хрустале.
И уезжают люди виновато
на встречу новой жизни и земле.
С соседями не стану я прощаться:
увозят память, прошлое кляня,
но начинает дом меня бояться,
и начинает слушаться меня.
Фургон отъехал.
Собирают вещи
еще с помойки нищие в ночи.
И смотрит вдаль — почти по-человечьи —
чердак-труба — остаток от печи.
Но там, вдали, виднеется иное.
И слава богу, что не сносят дом;
К нему машины черною стеною
спешат в ночи — мигают за окном.
И новые уже владельцы просят
рабочих старый дом пообновить.
Мешки с цементом, ведра с краской вносят.
И дом опять предполагает жить.
Как жаль: дома и люди так не схожи.
(С полсотни лет — а с чистого листа.)
И прежние не смогут люди тоже
начать жизнь там, где пала пустота.
С соседями не стану я прощаться,
но каюсь: я питаю зависть к ним,
что так легко умеют расставаться
с неповторимым прожитым своим!
4
ПРАЩУР
На станции, где свет давно погас,
где поезда и лошади не ходят,
дом пращура еще встречает нас,
глазницами в ночи пустынной водит.
Он был вокзалом, детским садом был,
а раньше — в допотопную эпоху —
в нем пращур мой винца попить любил,
а за винцом и каялся, и охал.
В чем каялся?.. Теперь уж не поймем.
О совести его давно забыли,
а вот, что дом построили при нем,
что табуны рысцов и русских были,
то помнят все из рода моего
и каждый год печально приглашают:
«Поедем, дескать, навестим его,
пока о нем еще в округе
знают»
____
Так велика же память у сельчан?!
Домишка три от прежнего поселка,
каскад берез да кладбища курган,
на месте магазина — сруб-плетенка,
но крепко помнят: застрелился дед,
мой пращур и строитель дома то бишь,
когда увел табун не раб-сосед,
а те, кого кнутом не остановишь
и револьвером тоже не возьмешь,
красногвардейцы — смелая бригада.
В тот день по дому пробегала дрожь,
а из людской кричали вслед: «Не надо!..
Куда ведете?.. Нас прокормит кто ж?»
Лошадкам сена выдали в запас,
бока и морды тряпкой натирали,
и лошади себя
в столь страшный час
важнейшими на свете ощущали.
____
За домом, что когда-то был вокзалом
и детским садом, и именьем был,
всю ночь моя прабабушка лежала,
когда прадед на небо уходил.
Из револьвера застрелился вскоре,
как увели с крыльца его табун:
не выносил ни слабости — ни горя,
ни клокотанья в сердце ржавых струн.
____
На станции, где свет давно погас,
где колея, поросшая травой,
я знаю, в летний час и в зимний час
по шпалам бродит гордый прадед мой.
Он круче дома на земле стоит,
пусть столько лет в аду или в раю,
и дом, быть может, вскорости сгорит,
но только он останется в строю.
И будет жить, как эти дерева,
что смотрят в небо —
хоть за веком век, —
а все под ними теплится трава,
а все их ветви радует рассвет.
Но час придет — и возродится дом
на месте том,
где голых ставен стук.
И станет прадед ангелом при нем.
Так разомкнется и замкнется круг.
Автор: Александра Ирбе
2014 - 2015 гг.
» К общему списку
» На отдельной странице
КАВКАЗСКИЕ ГОРЫ
1
Все здесь кажется ярым и скорым:
желтый свет пробегает по шторам,
в алый ворох уносится тьма
и такие идут разговоры,
что я в них и не верю сама.
И такие затейные лица,
будто Господа здесь колесница
проскакала по пыльной земле.
Мне впервые мой город не снится
и впервые не хочется мне
выйти в омут продрогших бульваров,
у Шолома в тени постоять,
а под вечер больной и усталой
в дом свой тихий вернуться опять.
Мне теперь в моем городе вздорном
все тревога одна, кутерьма.
Мне не слышаться больше валторны.
Мне Садовое — точно тюрьма.
Ни загадок его, ни излучин,
ни ампиров теперь не люблю.
Случай, случай, один только случай
дал мне шанс оказаться в раю!
Как стремительны синие горы!
Как прекрасен в пути водопад!
Я открыла другие просторы!
Я познала божественный сад!
2
ЖИТЕЛИ ДОМБАЯ
Они живут, не замечая рая.
все ждут, когда наступит этот рай,
а я хожу, почти что неживая,
вблизи горы под именем Домбай.
Волшебным арфам — горным звукам внемлю,
соцветьем горных запахов дышу.
В такой красе я обожаю землю
и каждым часом жизни дорожку.
Домбай, Домбай!.. Как сложно разлучиться!
В тебе — простор вселенской чистоты!
Я предпочла бы заново родиться
в том мире, где потом родишься ты.
Как ласковы твои бывают склоны,
как Теберды печальны берега!
Я целый день брожу в тебя влюбленной:
в твои цветы и травы, и снега.
То задыхаюсь, то смеюсь от счастья,
то вспоминаю Визбора и тот
Домбайский вальс, что был исполнен страстью
твоих ложбин, сияний и высот.
Ах люди, люди, приостановитесь!..
Пускай дела и вздоры подождут.
Вы в свой Домбай нечаянно влюбитесь,
как будто никогда не жили тут.
Подумайте немного о Домбае:
вдышитесь в воздух, вслушайтесь в снега.
И хворь тогда, и ненависть любая
от вас уйдет в другие берега.
Автор: Александра Ирбе
2012 - 2014 гг.
» К общему списку
» На отдельной странице
КИТАЙ
1
Поезд... Ночь... Захребетье Китая,
и чужие совсем голоса.
Книгу памяти в мыслях листая,
я свои вспоминаю места.
Они стали мне даже дороже:
Вятка, Вязьма, Москва, Петербург...
На собрание четок похоже
сочетанье неведомых букв —
городов с их восточным обличьем,
с непростым написаньем имен.
Даже в снах, даже в говоре птичьем
здесь любимый мне слышится дом.
Добралась до чудного Китая.
Видно, нужен был этот Китай,
чтоб, не жалуясь и не скучая,
и в свой дом возвратиться, и край.
2.
Занесло нас с тобой в темноликий Китай,
узкоглазый и многогорланный.
Точно бусины вдоль ожерелья считай
города его с норовом странным.
Мы здесь лишние, как бы себя ни вели,
что б ни делали, с кем ни дружили.
Спит Сиань на предплечьи Китая вдали,
а Пекин мы уже позабыли.
Голоса, голоса, голоса, голоса… —
все какое-то птичье наречье.
И поля — не поля, и леса — не леса.
И другие совсем междуречья.
Занесло нас с тобой в темноликий Китай,
вкривь от южной до северной сопки,
точно то не Чанду, не Лоян, не Шанхай –
на планете другой остановки.
3
Сиань
Сиань — сентябрь,
в Москва — уже к декабрью;
деревьев стаи ожидают снег,
а там, в Уфе, в Казани, в Зауралье,
уже вершит свой радостный забег
на гору мальчик с санками,.. игриво
у школы дети режутся в снежки.
А здесь — Сиань... И мир неторопливо
меняет цвет на желтые деньки.
И в глубине ее бетонных башен
детей не видно… Всюду кутерьма.
В огромный шарф закутавшись, — отважен — ,
спешит китаец. Для него — зима.
4
В пещерах
Спускаясь в подземное царство,
где вечность окутана сном,
иначе взираешь в пространство
и воздух вдыхаешь с трудом.
То город пещерный дракона,
то город пещерный змеи… —
названия эти условны,
с поверхности взяты земли.
И люди, бредя через тайну,
сквозь мрак пробираясь с трудом,
здесь также чужды и случайны,
как тигры, вошедшие в дом.
5
ШАНХАЙ
Пряничный домик - ты, чудный Шанхай,
гордый, смешной, многоликий и броский,
пряничный воздух губами вдыхай,
к вечеру с неба ажурные блески,
точно нелепый, слоенный пирог,
будто художник, все краски напутал,
кистью нанес, сколько знал, сколько смог,
ярко, смешно, безнадежно и круто.
Будто изгой средь других городов -
чопорных братьев - китайских, старинных,
город из сказки, из призрачных снов
маленьких улиц и улочек длинных.
Властный ребенок, на пухлых руках
держишь собрание пестрых игрушек
А повзрослеть, стать серьезней?!. Никак!..
В старшей семье ты ребенком и нужен.
Вот почему и чаруешь ты так
все авантюрные, бурные души.
Гордый Шанхай – ты великий чудак,
склонный кричать, не желающий слушать.
Автор: 2016
» К общему списку
» На отдельной странице
КОГДА ВСЯ НОЧЬ ОПУСТИТСЯ НА НЕТ
1
Слышишь ли?.. Если сегодня весь вечер грущу.
Знаешь ли?.. Если встречаться мне кажется поздно
с жизнью, в которой плечо прикоснувшись к плечу,
вместе рождают над домом висящие звёзды.
Думаешь, много ещё и имен, и лет
в жизни моей пролетит, пораскинув снасти?
Тихо тебе через них отвечаю «нет».
Только с тобой познаю и покой, и счастье.
Наших два города — нынче, как два крыла,
время-галактики, где затерялись люди.
Даже не знаю, как я без тебя жила.
Даже не верю, что это когда-то будет.
2
Впервые не нужны стихи,
печальность слов,
безмолвье комнат...
Есть в приближении руки
момент,
который страшно вспомнить
лишь потому, что он пройдёт,
как все когда-нибудь проходит.
То сердце песенку поет,
то разум прежнюю заводит:
«Ты растворяться не спеши
в другом — как в бездне — без остатка.
Есть дело главное: пиши!..
Она всех преданней — тетрадка
рождённых в горести стихов...»
Но ждет негаданных звонков
в ночи недремлющее сердце.
Ему все мысли — иноверцы,
собранье пестрых пустяков.
Ему все мысли так легки,
что и не надобны стихи.
3
Признание
Ты знаешь: я хочу с тобой дружить,
бродить ночами, ветки задевая.
Хочу тобой, как светом, дорожить,
как цветом нескончаемого мая.
Во избежанье и обид, и слёз
смотреть в глаза, как в самый первый вечер.
И верить в сказку детскую всерьёз,
что мир Любви — он и красив, и вечен.
Одна мечта, один беспечный взлёт —
и губы, воцаренные губами,
расскажут, как табун коней идёт
по пастбищу, как полон мотыльками
весенний воздух... Единенье рук
и тишины полночное звучанье.
Ты крепко спишь, мой самый нежный друг,
и воцарилось в комнате молчанье.
А мне теперь так хочется сказать,
но не словами, а движеньем, взглядом,
где есть любовь — там холода нельзя,
где счастье есть — там грубости не надо.
Когда ж вся ночь опустится на «нет»,
перешибая и мосты, и сроки,
пусть за меня расскажут эти строки,
что до тебя, за много-много лет,
моя душа не видела рассвет.
4
Не знаю, как сказать, как в слове выжить,
как не разбить поток душевных дней!
Боюсь словами сердца нежность выжечь,
боюсь на радость набросать теней.
Ты смотришь сухо — я пытаюсь просто,
легко и просто (будто как всегда),
а кажется, что погибают звезды,
что миг один — и черная вода
безмолвия
польется между нами.
О, как мне эту воду укротить?!.
Не в силах говорить — пишу стихами:
я не хочу, чтоб прерывалась нить.
Поверх барьеров сшила наши судьбы,
но так спасла меня от немоты.
С тобой мне часто кажется, как будто
ко мне явились прежние мечты.
Мне кажется, что там, за облаками,
ничто земное нас уже не ждет,
мне хочется губами и руками
согреть твой холод и разбить твой лед.
Прости, не знаю, как образовался
(моя в том или времени вина),
но я хочу, чтоб ты мне улыбался,
мне без тебя и песенка темна.
Так ночь темна,
что от тоски не деться,
что и не нужен дней круговорот.
Пока твое — мое стучится сердце,
а без тебя не сможет — пропадет.
5
Бессонница
Без тебя я живу лишь одной половинкой себя.
Город скучен и сер, даже строчки сжигают мосты
между миром, где я проживаю, еще не любя,
и вселенной, где миром во мне пробуждаешься ты.
Я брожу половинной среди серых парков и стен
и в спокойствии комнат бываю не в силах уснуть.
Кто сказал, что любовь — это сон?.. Это вечность и плен...
Это солнцем горящая, горлом кричащая грудь.
Боль кричащая.... Если с собой вдруг не вижу тебя.
Все вокруг происходит за гранью вселенной, где твой
мир люблю — не печалясь, не споря, уже не скорбя.
Только в нем и себя до краев ощущаю живой,
ощущаю живой эту землю, бульвары, цветы;
гул машин и трамваев, бетонную вязь городов.
Очень сложно понять то, что я — это то же, что ты.
Очень просто принять, и отныне не стоит трудов.
6
Может, это в последний раз:
серый город, бульвар огней...
Этот мир разделяет нас,
с каждым годом сильней, верней...
Не смотри, что сейчас грущу.
(Мост над речкой... Полночный час...)
Я сильнее понять хочу
тех, кто жили в Москве до нас
в этом доме, в чаду затей.
(Скаты балок хребтами вниз.)
Вижу царство чужих теней
и печаль их усталых лиц.
Не смотри, что сейчас грущу!
Все, что было, — уже вчера!
Ты не слышишь — и я молчу,
а на сердце полынь — жара.
Больно плакать и больно жить:
все, что будет, предрешено.
Хочешь — будем с тобой дружить!
Хочешь — просто пойдем в кино!
Хочешь — в губы меня целуй,
но не сбудется никогда
тот же вечер, Москва, июль...
В сердце — голод и холода.
Не смотри, что сейчас грущу:
все конечно на поле чувств.
Ты не слышишь — и я молчу
а еще я мечтаю чуть,
что заметишь — возьмёшь цветы
серость буден украсить вновь.
Он, здесь живший, — бульвар, мосты —
до предела хранил любовь.
Мы — лишь тени, а жизнь — они,
потому что у них верней
вера в счастье, в простор страны
и в покой их грядущих дней.
Но всему наступает срок:
все, что было, не будет впредь.
Время взводит опять курок,
превращая все чувства в твердь.
Не смотри, что сейчас грущу.
Но грусти, что грущу сильней!
Что хочу — я о том молчу,
а скажу — мне еще больней.
7
Петербург
Выпуклость выцветших линий —
сказка твоя, Петербург,
в гордом собраньи бессилий,
в грозном созвучии букв.
Кто там хохочет над бездной
невских, встревоженных вод?!
Время становится песней.
Светлый кончается год.
Буду тут только знакомой.
(Имя не в силах назвать...)
Снова чужда и не дома.
Вот и закрылась тетрадь.
Горечь от тихой Фонтанки,
холод от гордой Невы.
В сердце — луга, полустанки,
желтые всполы травы.
Вечером хочется к маме!..
Больно с тобой, Петербург!
Больше Исакий не манит
мягким созвучием букв.
Слово такое — «Чужая»...
Сказка в стремленьи конца.
Что ж, Петербург, уезжаю!
Больше не прячу лица.
8
Хоть что-нибудь, прошу, перемени!..
У промедленья в жизни нет возврата.
Еще немного — и порвется нить
меж миром, где вчера была крылата,
и миром, где сегодня я одна
молчу, грущу… (Твои дела, заботы…)
А наша чаша выпита сполна…
Не чувствуешь?.. Вернее, ждешь чего ты?..
Сама не станет чаша полной вновь
и нить сама вторично не совьется;
Я исчерпала всю возможность слов.
Мне прочая возможность не дается.
9
В кипении чайника, в самом непраздничном быте
есть капелька праздника, если два любящих рядом.
Есть мир из чудес... И леса, и моря для открытий,
когда согревают друг друга два любящих взглядом.
Есть солнце под крышей, что в мир их без устали светит.
Есть радость и слезы, восторги, надежды, печали.
И сладко, когда за окном начинается вечер,
а ветер в душе замолчал и пребудет едва ли.
За окнами — холод... Но холод сердец не пугает,
когда добротой наполняются мысли и взгляды.
Вселенная дома нас лечит и оберегает!
Мне кажется даже, что прочих вселенных не надо.
Приеду домой — и уже забываю про горы,
чужие моря... И —такое во мне ощущение,
как будто бы там, за стеною, и горе и годы,
а здесь — ничего, только вечная мера прощенья.
А чайник кипит!.. И, как Ноев ковчег, проплывает
над миром наш дом, наша комната, окна и двери…
Я знаю: у многих на свете такое бывает!..
Увы, не у многих!.. Но мне в это хочется верить!
Москва — Петербург
Автор: Александра Ирбе
2016 - 2016 гг.
» К общему списку
» На отдельной странице
МОИМ СТИХАМ
1
Поэзия не терпит суеты!
Поэзия не терпит отдаленья!
И ты срубаешь прежние мосты?
ты прежние теряешь увлеченья.
Лишь к ней, лишь к ней до одури спешишь!
Ей варишь суп из прошлых впечатлений!
Потом — садишься в угол и молчишь:
следишь за поворотом ее тени.
Промчится год — родятся два стиха,
быть может, три,
теперь не в этом дело.
Поэзия, как облако, легка.
Растает, если тронуть неумело.
И вот уже ты болен, ты молчишь,
и не к чему тебе людские пляски.
Поэзия течет со ржавых крыш,
поэзия меняет свои маски.
Ты стал покорен мощному дождю!
Идешь под дождь… И что тебе ангина?
Поэзия, как прежде, ни гугу,
ее молчанье — нож, вонзенный в спину.
Ее приход — отчаянье и боль,
такая боль, что никуда не деться,
но ты готов сыграть любую роль,
за эту боль отдать любое сердце.
Тебя одно пугает — пустота,
отсутствие ее великой тени,
открывшиеся к пропасти ступени,
где образ Блока,
Данте
и Христа.
2
Меня спасают лишь стихи!
Смешно! Они меня спасают:
пальто мне утром надевают,
прощают все мои грехи.
На кухне чай со мною пьют
и говорят про вдохновенье.
Зевну — они тотчас зевнут,
всплакну — они взовьются пеньем.
Мы с ними ходим на бульвар,
мы по бульвару долго ходим.
Мы ничего в нем не находим —
бульвар противен, сыр и стар.
Потом в кафешку забредем,
встречаем там друзей, знакомых
и долго с ними ни о чем
болтаем. Нам бы лишь не дома.
Друзья такие же, как мы,
здесь честно скажем: раз-дол-баи.
Они не любят тишины,
всю жизнь в кафешках прозябая.
Смеются, плачут ни о чем,
всегда о чем-то забывают.
Им лишь бы быть плечо с плечом.
А с кем?.. Не знают.
Как мы, они не любят быт,
не чистят чайники, кастрюли.
За это тысячи обид
им помнят люди.
А в полночь мы домой бредем:
стихи и я — всегда вдвоем,
по чашкам кофе разливаем
и рассуждаем ни о чем.
А за окном летает снег,
ему, представьте, дела нет,
как мы здесь тихо прозябаем
полсотни лет.
Спасибо вам, мои стихи,
что вы так празднично легки,
что так стремительны и нежны,
мои стихи.
3
От нас с тобой останутся стихи!
От нас с тобой останется эпоха!
И мы уйдем, спокойны и легки.
Никто не скажет, что мы жили плохо,
что было нам тревожно и темно,
что не нашли, чего найти хотели,
что наше в полночь желтое окно
ласкали только звезды и метели.
Что было одиночества сполна
испытано... И было все напрасно.
И только когда лопнула струна,
все стало вдруг и празднично, и ясно;
мы стали жить без бед и без грехов,
но только больше не было стихов.
4
Смешно! Одна осталась со стихами.
Но кто бы знал, как мне дались стихи
с их хрупкими, чудными позвонками,
похожими на линии руки.
В который раз его уносит поезд,
в который раз одна гляжу в окно.
Болит душа. Еще сильнее — совесть!
Но это мне не важно. Все равно.
А важно то, что сколько раз от счастья
смеялась: «Надо ж! Кончились стихи!»
Но вдруг они, как воинские части,
в меня входили и пожары жгли.
И я от них пыталась отбиваться,
от воинства неведомых стихов.
И верите?! Я стала их бояться,
как у подъезда пьяных мужиков.
Он мне твердил: «Ты не гляди! Не надо!
В окно часами. Не красив закат!».
Но мне весь мир тогда казался адом.
Мир был построен мной из баррикад.
И сколько лет стихи мои молчали:
в засаде просидели, в тишине,
но вдруг нежданно ночью зазвучали
и комом в горле подошли ко мне.
Он тихо спал, не чувствуя вторженья,
но дело за ночь сделали стихи:
в Прощеное ушел он воскресенье —
вошли — они, спокойны и легки.
Сражаться он пытался со стихами,
ругался с ними, плакал, ревновал!
Но все они в момент решили сами:
он мне не нужен и не важен стал.
Всю жизнь мою разбили в одночасье,
весь быт перевернули в пух и прах.
Зачем им счастье? Им не нужно счастья!
Им важно, чтобы я жила в стихах.
В который раз забвенье ли... Прозренье...
И ночи бесприютно глубоки…
Мои стихи не радость — заключенье
в их тонкие и злые позвонки!
5
Как лодка в море, я пригвождена
стихами, точно волнами, к ночлегу.
Какая в небе мощная луна
встает, чтоб своему предаться бегу!
Какой пожар среди небес горит
еще в покой не впавшего заката!
И лишь во мне все море мира спит,
меня к себе манившее когда-то.
Я не хочу читать свои стихи!
Я их совсем теперь не понимаю!
В них от меня все скалы далеки,
лохмотья тины бьют меня по краю,
И не понять: вернутся или нет,
ушли или в траве ночной повисли...
Мои стихи, они — собранье бед,
они — мое отчалинье от жизни.
Мои стихи — они мне не дают
с реальностью хоть каплю разобраться.
Мне кажется: они меня убьют,
когда я вдруг без них решу остаться.
Автор: Александра Ирбе
2007 - 2013 гг.
» К общему списку
» На отдельной странице
МОЙ АММИАК
1
Ты не пишешь, и я не пишу.
Просто ходим по серой Москве.
Ты не слышишь!.. И я не грущу.
Только мусор один в голове.
Сигаретный, занудливый дым
огибает кварталы Тверской.
Я — одна, мы — одни, ты — один.
И закат бестолковый такой.
До утра ты в кафе будешь пить.
До утра не сумею уснуть.
Как мне эту весну пережить,
чтоб к тебе не прийти на чуть-чуть?
Между делом... Глумясь и смеясь...
В разметавшемся белом пальто…
Как в себе заглушить эту страсть?..
Точно зная, что ты мне никто.
2
Ты веришь в мои впечатления,
веришь в мой город.
Ты в городе этом
гуляешь по сонным бульварам.
Меня оскорбляет твой взгляд,
убивает твой холод.
Мне хочется видеть тебя
обреченным, усталым.
Но ты разбиваешь шатер,
раздуваешь валторны.
И звук твоих песен
доносится в город мой сонный!
Да, звук твоих песен
меня разрывает на части!
Ты был мне известен
под словом единственным
«счастье».
И я ненавижу
твои чернокрылые взоры.
Мне страшно глядеть
в твои омуты и коридоры.
И я презираю тебя —
презираю свой город!
В нем каждые окна скорбят
об утраченном «скоро».
В нем к вечеру вспыхнет пожар,
в нем не будет покоя!
Ты — мой аммиак, мой кинжал,
мое сердце пустое.
3
Ты почему-то меня не любишь.
Странно-то как?.. Не поймешь же сразу!
Я бы хотела, чтоб все любили.
Все и повсюду!.. Без исключенья!
Чтобы домой ко мне приходили
вечером поздним и в воскресенье!
Чтобы я всех их поила чаем:
любящих сильно,.. давно любивших.
Я тебя просто не замечаю:
ты мой фантом из прошедших жизней!
Странно и весело, что не любишь!
Дико и празднично равнодушье!
Только таких-то и не забудешь!
Мало таких же, как ты, бездушных!
Автор: Александра Ирбе
2012 - 2013 гг.
» К общему списку
» На отдельной странице
ОСЕННИЕ СТРОКИ
1
ОСЕНЬ
Такая осень, что слепит глаза,
что вся печаль растопится на сердце,
а в небесах такая бирюза,
в которой сердцем хочется согреться.
Летать не можем — хочется лететь!
Листва, как солнца летнего сиянье.
Упасть в листву и от восторга петь!
Какое тут природы увяданье?!
Все буйство красок, все тепло лучей!
И в жизни человека так бывает:
среди земных скитаний и ночей,
почти к зиме — а лето наступает.
2
Просто так начинается осень:
изумленно, легко, свысока.
И деревьев холодная проседь
мне теперь открывает века.
Те же сосны и те же осины,
но стоят точно призраки дней.
Я сегодня рисую картины
из утраченной жизни моей.
Я рисую аллеи и парки,
тротуары, скамейки, дома.
А еще — две готических арки,
от которых сходили с ума;
целовались на фоне заката,
обнимались в подъездной пыли,
Смотрят звезды светло, виновато,
виновато сияют огни.
Это — позже… А раннее — с мамой
шла домой среди парков и стен,
а еще с одноклассницей Жанной
ожидали иных перемен.
Я их лица с тревогой рисую.
(Блекнет памяти розовый цвет.)
Я по ним каждый вечер тоскую,
вспоминаю их в каждый рассвет.
___
Пусть летит оно, время минучее,
но, как прежде — и в этом беда — ,
светят лица их — самые лучшие;
их уже не вернуть никогда.
___
В чем оно, наше счастье случайное?
Может, в хмурой природы красе?
Или даже в глубоком отчаянье,
когда радости вымерли все?
Но когда мы рисуем картину,
мы с картиной вздыхаем светлей.
В эту осень я встретила зиму
в желтых пропастях черных аллей.
3
Теперь пора учиться быть смелей,
сильней, мудрей, доверчивей и проще.
Всё больше манят пропасти аллей
и в зарево окрашенные рощи.
Вдоль по Фонтанке — мимо арок — вниз;
вдаль от сует гремящего проспекта.
(Мне виделся в зеленых рощах принц,
сегодня — звоны золота и ветра).
Кто остановит?.. И поможет кто?..
Когда душа, не смевшая родиться,
шагает вдаль в распахнутом пальто.
Ей не нужны ни города, ни лица.
Душа молчит... Ей радостно молчать.
Прозрение нежданного покоя.
Я мокрый гравий трогаю рукою.
Я ощущаю времени печать
по лёгкой ямке в середине лба,
в тревоге глаз, в отчаяньи сознанья,
что не нужны уже ничьи слова,
что не нужны уже ничьи признанья.
И что неважно: выведет судьба
в одну ли из тоскующих аллей,
или в простор гудящего проспекта.
Во мне гремит шум золота и ветра.
И, Господи, чем дальше — тем слышней.
4
Говорят, что природа умней,
что сама она в точности знает,
когда в мокрое лоно аллей,
желтокрылые листья бросает.
Говорят: не наступит зима,
так и новой листвы не родится.
Так и я выметаю сама
из души моей прежние лица.
Я все реже листаю тетрадь
моей памяти — множу забвенья.
Я всё чаще люблю рисовать
пробужденье, а не возвращенье.
Вас прошу: не страшитесь терять
всё, что выцвело, что облетело.
С этим грузом сложнее дышать.
с ним болеют и разум, и тело.
Грянет время — дождёмся весны!
Наши чувства нуждаются тоже
в наступленьи зимы, тишины,
чтобы к лету стать проще, моложе.
Автор: Александра Ирбе
2004 - 2017 гг.
» К общему списку
» На отдельной странице
ПЛАЧЕТ ЖЕНЩИНА
1
Он курит, долго варит чай,
идёт домой, когда стемнеет,
жену поздравить невзначай.
Она от нежности немеет,
она отвыкла,
чтоб ее
и обнимали, и любили,
в шкафу, на полочке, белье
в индийском
и фламандском стиле
в квартире,
где всегда одна.
Почти…
Две белые тарелки
в заморских сладостях сполна,
на скатерти - горошек мелкий,
в груди - усталости струна:
он вдруг появится – уедет.
И не одна – а все одна
среди машин и башен бредит
о том, что все еще придет:
любовь, восторги, восхищенье, -
а время душу пьет и пьет
и не бывает возвращенья.
Походы к маме, круг
подруг,
глаза, застывшие в печали.
И Новый год приходит вдруг
такой же,
как и был в начале
тот прошлый - позапрошлый год.
И все грядущее бессменно,
а жизнь пройдет обыкновенно,
без всяких вздоров и забот.
И снова вырвется вопрос:
не лучше ль жить грешно и круто,
чем ждать кого-то, петь кому-то
почти безмолвно и всерьёз.
2
Няня, которая пишет стихи
то ли от скуки, а то ли от боли,
няня, которая пьёт поневоле,
крепко сжимает две детских руки.
Ей бы, казалось, о чем горевать?..
В доме чужом она точно царица:
ей — светлый угол, большая кровать,
ею семья и вся школа гордится.
Школа... Да только уже не ее —
девочки с розовым, вычурным бантом.
Девочка учится быть музыкантом.
«Няня, ах, няня, прочти мне своё!
Вот — ты увидишь — я так пропою
строчки твои, что другим и не снилось!
Няня, послушай, а ты бы влюбилась?!.
Свадьбу мы здесь бы сыграли твою».
Няня в холодное смотрит окно.
Няня смеется... Но горестно дышит.
Девочке — радостно. Няне — темно.
Девочка — ляжет, а няня — опишет.
3
ПОДРГУГЕ-ФИЛОЛОГИНЕ
Звонит моя подруга из роддома
(в ночь родила — как будто родилась!),
в клокочущую трубку телефона
лепечет, плачет и смеется всласть.
Почти что в сорок…
первенец из века, —
«прощай и нет…», «подумай и прости…».
Моя подруга любит человека,
с которым ей всегда не по пути.
Но, как его, зовет мальчишку Ванькой
и хмурится почти как на него:
«Что ты кричишь, мой милый Ванька,
глянь-ка!»,
но тот пока не видит ничего:
лиловый цвет тряпичной погремушки,
цвет матери, закутанной в халат,
а по халату синие избушки
и беленькие зайчики летят.
Моя подруга — добрый мой учитель,
моя сестра, соавторша и дочь,
умеющая думать на санскрите, —
теперь санскрит отбрасывает прочь.
Пушкиновед — и Пушкина подальше…
Цветаевед — Цветаеву к чертям…
Ей мама улыбается и машет
в окно,
как всем
в дому лежащим
стам
родильницам,
неважно, как родившим,
теперь неважно даже
от кого,
но истинное чудо совершившим
по истинному замыслу Его.
И что теперь ей свод морфемных правил?!
Толстой — любимчик, ненавистник — Фет?!
Ей в этот миг, наверно б, сам Державин
сложил бы восхитительный сонет.
В руке ее —
мельчайшая ручонка.
В ее глазах —
восторг, покой, тоска…
Случилось чудо — родила ребенка.
Всего на жизнь,
а будто — на века
4
ПЛАЧЕТ ЖЕНЩИНА
В этом городе столько тоски!..
В этом городе столько печали!..
Поздней ночью подростки кричали,
разминая свои кулаки.
Утром — плакала женщина; вскоре —
мчался крик, безбородый мужик
беспокойное женское горе
умножать тумаками привык.
Двери хлопали... Чувства галтели...
Падал чайник... А грохот такой,
будто чертовы люльки-качели
понеслись над моею Москвой.
Будто лопнуло все в одночасье:
мир свалился, прогнила любовь.
И ненужным вдруг сделалось счастье,
и война начинается вновь,
но не та, где гранаты и танки,
самолеты, бомбежки, «Ура!»;
приближается с видом мещанки,
с криком женщины, битой с утра,
а еще — с воем тихой старушки,
точно втоптанной в чад Кольцевой,
и с припавшим к вагонной теплушке,
черноглазым мальчишкой Муллой.
Не свершилось вселенского чуда!..
Мир не вспыхнул от боли, когда
вышел ОН — неизвестно откуда.
(Так всегда и приходит беда.)
Вышел ОН, холод мертвенно-черный,
между жгущим живым и живым,
между плачем густым, обреченным,
и бегущими по мостовым.
Не война — но упавших бросают,
не беда — но обиженных бьют.
Наши души в Москве остывают,
круче всякого камня стают.
И несутся над миром качели,..
В небе чертовы бьют жернова...
Плачет женщина утро... неделю...
плачет год, а проплачет — года.
5
Монолог бабушки
1,
У меня все руки в трещинах,
у меня все зубы в гнили,
а хотела быть я женщиной:
той, которую любили.
А хотела — быть застенчивой
и богатой на удачу,
чтобы муж, как им намечено,
заимел квартиру, дачу,
чтоб детишки были разными,
но послушливыми были,
чтоб на все большие праздники
к нам бы гости приходили,
чтоб могла скучать я по дому,
лишь на миг уйдя куда-то,
муженьку звонить без повода,
то смеясь, то виновато,
чтоб соседи поздним вечером
про меня не говорили:
«Вот ведь бродит!.. Делать нечего!..
Знать, ее недолюбили?!.»
2.
Не хочу старушкой сильною!
А хочу старушкой слабою!
Быть и доброю, и милою -
а не жесткою и храброю.
Не учить подружек-дурочек
во дворе на пыльной лавочке:
«Ваши близкие ведь умнички,
принесли вам ведра, палочки…
Ваши близкие ведь умнички,
раз хотя б раз в год заехали!
Ах, девчушки мои, душечки,
мне-то с вами здесь до смеху ли?»
Застучу я гордо палочкой!
Никуда тоска не денется!
Так хотела стать я лапочкой,
с самым лучшим в мире встретиться.
А теперь — все руки в трещинах,
а теперь — все зубы сгнили.
Не посмела быть я женщиной,
той, которую любили.
6
АССОЛЬ
Сними свое алое платье, красотка Ассоль,
останься одна, если Грей сдуру сбился с пути.
Я знаю, теперь в твоем сердце усталость и боль,
и выхода боли уже никогда не найти.
Я знаю, ты верила (вряд ли поверишь теперь),
что все корабли — это к счастью и Бог сохранит
от страшного мига, когда вдруг откроется дверь,
а там — не любимый, а смерть за порогом стоит.
Теперь это явь и процентов наверно на сто.
Конечно, до смерти еще будут пропасти дней,
но кто их оценит? Бесцветность не ценит никто.
И мир без любви превращается в море камней.
Смени свое алое платье на серый халат
(так будет полегче), а к ночи Энрике впусти.
Он тоже несчастен и, веришь ли, не виноват,
что Грей слишком глуп и по дурости сбился с пути.
Теперь это в прошлом… Название прошлому — «Грей».
(День новый не будем «Энрике» с тобой называть).
Твой Грей отразится во взглядах твоих сыновей,
так стоит ли попусту, милая, переживать?
7
БАБЕ СИМЕ
Я и не вспомню теперь, как жила
в розовом доме, в подъезде последнем,
но, пробираясь по смутной передней,
слышала часто: «Ну что?.. Как дела?...»
То баба Сима глядела в зрачок
каменной будки и так говорила:
«Ты посидела б со мной хоть чуток!
Я и с людьми-то общаться забыла.
Знаешь, устала... Болит голова».
Ей отвечала: «Вам надо почаще
дома бывать». — «Да я там не жива.
Много ли там от меня настоящей?..
Дома Алиска… Лишь кончится срок,
как она будет на небо глазами
к богу смотреть?.. И услышит ли бог
просьбу мою?.. А услышит —слезами
землю и море, и жизнь обоймет.
Что я могу для родимой Алиски?
С детства не видит, да так и живёт:
больно, темно, а ни звука,.. ни писка…»
______
Долго консьержка листала тетрадь,
долго твердила про верного мужа.
«Нет, ни к другой его смели забрать,
к тем, кому в небе он больше был нужен.
Лето… КамАЗ… На песчаной косе
бросило Митьку и заворотило…
Не было даже намека в лице
смерти-злодейки, когда хоронила.
Тихо без мужа на свете жила…
Лиска росла… Наша жизнь что потёмки.
Только судьба милосердна была:
в дом наш призвала второго ребёнка.
Маленький мальчик… Как умер сосед…
Тоже слепой —за ослепшего сына
раньше просил: «Лиске счастья ведь нет,
ты б их потом уж взяла,.. поженила…»
Вот и сложилась большая семья.
И появились на радости внуки.
Долго от счастья Лисунька моя
им целовала и глазки, и руки».
Было консьержке совсем тяжело:
«Я им и шила, внучкам, и вязала.
Нынче уж выросли. Время прошло.
Им не нужна и немыслима стала.
Старший?.. Он учится... «Аэрофлот» —
важная все -таки, нужная штука.
Скоро детишек себе заведет:
внучку — Алиске, Сереженьке — внука».
Долго консьержка смотрела вперёд,
долго томилась и долго вздыхала.
«Младшему, Митьке, ему не везет…
Лыжником был, только сердце устало…» —
«Сердце у младшего что ли болит?» —
«Сильно болит... Никого он не слышит.
Ночью с собою самим говорит.
В прошлом году он ведь «мастером» вышел».
______
Долго консьержка, горюя, в окно
смотрит, как прочие взрослые дети
ездят на роликах, ходят в кино,
ночью танцуют, мечтая о лете.
Мне ли консьержку мою не понять?!
Все помогают ей, все помогали!
Страшно консьержке моей помирать!
Вечер и ночь она бродит в печали
и, вспоминая Алиску свою,
все говорит: -«Вы б Алиску видали!..
“Я тебе, мамочка, чаю налью,
мамины ручки и ножки устали!” —
Гладит она, обнимает меня...
Только куда от объятий мне деться?!
Грузом на сердце мне стала родня.
Кажется мне, что не выдержит сердце».
______
Вот и сейчас, проходя этот дом,
бабушку Симу ищу в нем устало.
Будка безмолвным сияет окном.
Страшно сказать:
значит время настало.
Автор: Александра Ирбе
2007 - 2015 гг.
» К общему списку
» На отдельной странице
ПРОСТЫЕ СТРОКИ
1
Забавно мне наивной девочкой
с тобой по улице гулять,
сорвать рукой игриво веточку,
в ладошку бабочку поймать.
И посадить тебя на удочку
своим весельем, без причин.
Все оттого, что только дурочки
сегодня в моде у мужчин.
2
Отчего я к тебе не приду?
Оттого, что идти мне по льду,
оттого, что на льду упаду
и совсем никуда не приду.
Оттого, что ты славно живешь
и меня не так вовсе поймешь,
оттого, что меня дома ждет
в теплом кресле другой
идиот.
3
Институт. Десятый час.
А я снова вижу Вас,
ваши милые кудряшки
и печаль огромных глаз.
Оттого мне и зачет
не в счет.
Автор: Александра Ирбе
1998 - 2021 гг.
» К общему списку
» На отдельной странице
ПРОЩАНИЕ С СОБОЙ
1
Все не так, не о том и не то;
спит пиджак на уставшем пальто,
люстра смотрит темно и устало.
Значит, время такое настало,
что мне больше не нужен никто.
Старый плед на диван положу
и на кухне оставлю записку:
«Не волнуйтесь, родные, я близко…
Я одна по дворам поброжу!»
Но в реальности будет иначе:
дом тяжелым смятеньем охвачен,
кто-то за полночь ищет меня.
Его поиск, увы, неудачен:
нет меня, как вчерашнего дня.
Есть отныне чужая... другая…
Лишь черты да движения схожи.
Она — я, но меня избегая,
будет выглядеть даже моложе…
Даже жестче…
Но дело не в этом…
Просто прошлые спутались мысли!..
Как и я, она будет поэтом,
но в другой,
мне неведомой
жизни.
2
Проживу жизнь обычной мещанки –
мне мещанская доля верней.
Раньше были глаза от цыганки –
небо-росчерки чёрных бровей,
намечался цыганистый норов.
А теперь?..
Вышина… тишина…
В полумрачном плену коридоров
я сегодня гуляю
одна.
То ль родные меня подзабыли,
быстротечие жизни
кляня?..
Я мечтаю теперь,
чтоб любили,
пусть другую уже – не меня,
чтоб собратья по цеху признали,
все её –
эта слава не мне –
чтоб её тёмной ночью встречали,
ожидая в холодном окне.
Ей не знать ни вселенской печали,
ни задумчивой пропасти стен.
Я хочу, чтоб её обожали
всем нелюбленным
в жизни взамен.
Я гляжу,
как идёт на прогулку
эта новая , эта она ,
нежно кутаясь в рыжую шубку,
как над нею вздыхает луна.
………….
Дай ей бог, чтоб ни сумок-котомок
и ни груза обид не таскать.
а ещё, эту жизнь не искомкав,
только радости в жизни искать,
быть, как луч, вдохновенной и тонкой,
чтоб друзей и поклонников рать,
а ещё – чтоб осталась ребёнком,
даже, если пойдёт
умирать.
3
Устала... И еду домой…
Мне больше не надо – не надо
ни зорь
над Москвою-рекой,
ни встреч
у Нескучного сада,
ни лёгкого "Здравствуй! Прости!",
ни рук,
что ласкали мне плечи,
а хочется ношу нести,
которую вряд ли излечит
бег времени... (Бремени бег!..)
Все наши проколы – приколы…
Нет больше ни мыслей - ни бед,
осталось одно:
коридоры
московского, злого житья…
Так рухни же все в одночасье,
чтоб песенка сдуру моя
наполнилась музыкой
счастья
затем, что вокруг пустота
(ни звука родного,
ни слова…)
Ты видишь, Господь,
я чиста.
Господь,
ты роди меня
снова.
Автор: Александра Ирбе
2013 - 2014 гг.
» К общему списку
» На отдельной странице
РАЗЛУКА
1
НОЧНОЕ
Вагон ушел... Пришла пора прощаться.
Так между нами выросла стена,
что до тебя уже не докричаться:
чужие встречи, взгляды, имена...
Гляжу во тьму — уже не виден поезд…
Взгляд потускнел… И опустел перрон…
Я думала: тебя разбудит совесть,
когда услышишь мой сердечный стон.
Все — пустяки, а значит: бесполезно.
За все, что есть — как есть, благодарю.
Глотаю ночь… В ее пустую бездну,
как в книгу сопричастности смотрю.
Уехал поезд — мир пустынных станций!
Не докричаться — не доголосить!
Как тяжело среди земных простраций
в своей груди отчаянье носить.
Слепая нить судьбы случайно вьется!
(Я столько раз искала новый путь!)
Вагон уходит — бездна остается!
Не переехать — не перечеркнуть!
2
В Москве — дожди... И больше нет просвета.
Сиденье дома...Чайник с кипятком...
От нас с тобой умчалось наше лето,
лягнув по двери острым каблуком.
⠀
Собранье ос и лютиков собранье,
и пахнущий навозом сенокос —
все это там, в расхлестанном тумане
летящих с неба и холодных слез.
⠀
От нас куда умчалось наше лето?!.
Природа стонет... Заводи воды...
Июль лютует грозным воем ветра
и скорым ощущением беды.
⠀
В Москве — июль... Затворницей столичной
живу — иных не ведаю преград.
А что о личном?... Что сказать о личном?!.
Повсюду дождь.... Никто не виноват.
3
РАЗЛУКА
Это сложно сказать словами.
Это сложно понять... Не спорю...
Мир, который был создан нами,
превратился в большое море.
В море — буря... Штормит… И воет
в черном небе промозглый ветер.
В это море идти не стоит.
В этом море любви не светит.
Я не знаю, утихнет море
или будет всю жизнь шататься.
Я с тобой не борюсь, не спорю.
В бурю в море нельзя купаться.
Автор: Александра Ирбе
2019 гг.
» К общему списку
» На отдельной странице
СТАНСЫ
1
А я живу, не ведая тревоги.
на вовсе неизвестной полосе.
В мой светлый дом вселились только боги,
дыханье звезд и птицы на листе.
И не идут сюда ничьи дороги,
и не стоят в округе города.
В мой светлый дом вселились только боги,
а мир исчез неведомо куда.
2
Не снится даже озеро
и черная вода,
в прожилках рыжей осени
гуляют города.
И раздается песенка
и песенный мотив:
«Нам жить, нам жить так весело,
едва глаза закрыв»,
3
Брось в меня камень,
и он упадет в пустоту.
Отзвука даже и всхлипа
в душе не услышишь.
Вот интересно,
а что ты об этом напишешь?!
Брось в меня камень,
и он упадет в пустоту.
4
Все в мире смутно, все предрешено:
кого и как любить и с кем расстаться.
И жить ли жизнью или так скитаться
по площадям, трамваям и кино.
Но если даже с суженым темно
и даже в доме нет родном приюта,
то значит — это надобно кому-то
или кому-то просто не дано
5
В ладони твои
опускаюсь, как в воду.
Холодно...
Вырваться не могу!
А кто-то по радио
вещает погоду,
точно нахлестывает
беду.
6
И это жизнь, которая давно
не манит, не печалит, не калечит,
в которой ни тревожно, ни темно,
лишь время серым войлоком на плечи.
затягивая вкривь, наискосок...
В ночи дрожат холодные ресницы.
И вот он наступает, наш итог.
И снова жизнь, которая все снится.
7
Еще вчера, казалось, будет чудо.
Московский вечер темными кругами
спускался с неба.
Мытая посуда
на двух столах сияла жемчугами.
И ты смотрел задумчиво и просто,
и ничего не пелось, не писалось.
Затем, что в нашем доме были звезды,
которых больше в мире не осталось.
8
А может правда в том,
что нет любви.
И жизни нет.
Есть только очертанья
того,
что нам привиделось
во сне.
И мы летим
в беззвучной тишине.
В незаполнимой
пропасти
молчанья.
Автор: Александра Ирбе
2003 - 2007 гг.
» К общему списку
» На отдельной странице
СТИХИ О МОСКВЕ
МОСКВЕ
Это я — голытьба татарская
без тебя — не сказать — жива.
Не петрова столица — царская,
с мягко-женским звучит — «Москва».
Возвращаюсь в тебя негаданно,
как с ключами в свой отчий дом.
И стоят фонари оградами
на Садовом и на Тверском.
Ты — страна, что дана не каждому
и не каждый тебя поймет;
точно в землю домишки всажены,
в желтых ризах, наперечет.
Кремль-чудило пурпурной кручею,
точно яблочный взбит пирог.
Если Бог бы задумал лучшее,
он бы лучше создать не смог.
Эх, Москва — пестрота татарская
и церковен славянских ряд,
а душа у тебя цыганская,
слишком гордая, говорят.
Не полюбишь — так планы начисто,
а полюбишь — так впрок, сполна.
Все препоны твои, дурачества
наблюдает в неон страна.
Мною парки твои исхожены,
но спешу к ним, как в первый раз.
И стихи про тебя все сложены,
а я снова пишу сейчас.
Потому что душа излечится
от бульваров твоих и стен,
потому что ты тоже женщина,
что не раз угождала в плен.
То царевой была, то ханскою,
то боярской, а то чумной.
Эх, ты доля моя цыганская
на широкой меже земной!
2
Я им, молодым
(хоть душой очень многих моложе),
завидую так, что и парки мои и газоны
жалею,
и то, что в Москву понаехали тоже,
и нежно глядят на дворцы ее, парки и склоны,
на спуски к реке; по холмам ее длинным гуляют,
что любят огни и еще очень многое любят;
что нашей Москвы, не парадной — практичной, не знают,
что сладко все то, что свершится, а дальше — не будет.
Я в сквер ухожу... В Александровский даже не смею.
Не хочется в сад в своей нынешней, дикой печали.
Как жаль, что я время в то время вернуть не сумею,
где счет не назначен, и все еще только в начале.
Присутствие времени — прелесть такого кредита
потом понимаешь (чем дальше, тем больше и чаще).
Нет, я не стара, да и жизнью почти не избита,
но мало в ней жизни над бытом и тленом парящей.
Чарует Москва!.. Но глядит одиночество в спину.
Как мало в ней тех, с кем когда-то любили, гуляли...
(Уходят на час, а выходит, что невозвратимо
к своим берегам и в свои вековечные дали.)
Завидую им, по бульварам за полночь бредущим!
Завидую им, на мой город впервые глядящим!
Завидую им, в одном веке рожденным, живущим,
таким молодым и — до боли моей — настоящим!
3
Мы оба мертвы,
потому что живем в Москве,
потому что нет времени,
чтобы дышать и петь,
потому что смерть
живет у нас в голове,
и нам важно не думать долго,
чтобы успеть.
И мы оба стремимся
укрыться в протоках дел,
свое равнодушие
знаменем в мир снеся.
Там кто-то упал —
значит, слабеньким стал совсем,
не греет любовь —
это значит, иссякла вся.
А помнишь друзей,
тех, что были до точки «до»?
Ты помнишь людей
без их брендов,
без их чернил?
Твердишь: — Ты устала...
— Я знаю... Уже давно.
Твердишь, что не многих
на свете ценил, любил.
А помнишь наш вечер
на темной Тверской-Ямской?
Ходили-мечтали...
Но все ли сбылись мечты?
Ты вроде бы тот же,
а все-таки ты другой,
и время надежд
стало временем темноты.
Парадный цвет улиц —
отныне тревожный цвет.
Не шумных кофеен,
не сплетен — а тишины.
Живем с тобой в мире,
в котором нас больше нет,
нужны очень многим,
а значит, что не нужны.
Вновь вечер... Авто.
Пьем в кафешке
вишневый чай.
Раз можешь, прости,
а вернее, так не скучай.
Я вскоре уеду,
чтоб выжить,
верней, ожить,
по прежнему следу
мы будем с тобой дружить.
4
***
Маргарита мертва... Кто пойдёт хоронить Маргариту?
Кто вобьет в ее гроб самый первый, внушительный гвоздь?
Все, что было давно, передумано и позабыто,
и спешит по Москве Азазелло — стремительный гость.
И плывет над Москвой тень от всадника чёрного в чёрном,
и гремит в переулках арбатских встревоженный крик.
Если верить в любовь, то она забирает за горло;
с ней ты болен и раб, без нее ты бездушный старик.
Если верить в мечту и в летящую к ней Маргариту
среди башен и стен, и земли, освещенной едва,
значит, память жива, значит, верность ещё не забыта
и для искренних слов мы еще сохранили слова.
5
МОСКОВСКОЕ УТРО
Час утра над Москвой подобен сновиденью,
почти нездешней дышит тишиной,
как будто мир во время сотворенья,
и снова пахнет в воздухе весной.
А там, в саду, под белой колокольней,
под пестротой кремлевского дворца
земля рождает новый день субботний,
земля не прячет бледного лица.
Дома, проспекты – все покрыто тайной,
и в облаках большой, прозрачный свет.
Я в это утро встретилась случайно
с Москвой из прежних, из державных лет.
И вы скорей в окно свое взгляните
на ту Москву, что издревле жива!
И у Христа Спасителя в граните
собраньем солнц сияет голова.
И веришь вновь, что красота бессмертна
и что еще нас кто-нибудь хранит
среди тревог, невзгод обыкновенных,
чужих признаний, сплетен и обид.
Мария-дева или Бог степенный?!.
А, может быть, величием красна,
Москва, как лучший город во вселенной,
в котором вновь рождается весна.
6
СВИДАНИЕ С ГОРОДОМ
Кто куда.... На свидание с городом
редко выйдет какой человек,
а я мчусь, задыхаясь от холода,
к пестроте твоих парков и рек.
У других происходят события
(встреча с другом, прогулка с женой...),
у других происходит развитие:
взгляды, фразы несутся стеной.
А мне это волненье неведомо:
по Волхонке и по Маховой
я иду, наслаждаясь беседами,
с беспокойной и вечной Москвой.
И она, не стесняясь, забавится
нашей встречей и фразы плетет,
то смутится, то вновь разнарядится,
то в сиянье, то в сумрак войдет.
То явит свои башни высокие,
то. что с древних времен, купола.
И гуляют вокруг одинокие,
и я тоже такою была.
Но душа моя радостью светится
от одной только встречи с Москвой.
Снова верю, что все переменится,
снова верю, что в май с головой —
как в сирень она — мало что помнючи —
упаду, позабуду печаль
и гулять буду заново до ночи,
и прошедшего будет не жаль.
А любовь, если вдруг она встретится,
как я есть, без остатка, приму.
Все вокруг и сверкает и светится.
И спокойствие мне ни к чему.
Автор: Александра Ирбе
2016 - 2020 гг.
» К общему списку
» На отдельной странице
У ДОМА ПОЭТА
1
У ДОМА БЕЛЛЫ
Очевидно, тебе не до смеха
и уже не до всяких похвал.
От тебя нынче, Белла, лишь эхо
бродит в комнатах в блеске зеркал.
Во дворе две немытых собаки
еще, может быть, помнят тебя.
Бледный луч горизонта двоякий
в желтых листьях бредет сентября.
В парке Тельмана — вечная влага,
в нем с утра копошится народ.
Мимо дома бессмертная тяга —
тяга к творчеству глухо бредет.
Белла, Белла, прекрасная Белла,
в этом доме сегодня не то —
и тебя до озноба, до нерва
не прочтет в этом доме никто.
Будут только судачить на кухне,
как жила, как бросала детей
на чужих... И зрачок их потухнет
от внезапной обиды твоей.
Вспомнят только, как ты спотыкалась,
как порой не могла говорить,
как с годами терзала усталость
твои жизнь, вдохновенье и быт.
Белла, Белла, волшебная Белла,
я сегодня в жестокой тоске!
Я всего лишь на год не успела,
чтоб к твоей прикоснуться руке.
Я всего лишь на год не успела
в дом войти, где ты раньше жила,
но я знаю, ты точно хотела,
чтоб тебя вспоминала Москва.
И бредя по твоим переулкам,
я деревьям теперь говорю:
«Как приятно идти на прогулку
вместе с Беллой
в провал к сентябрю!»
2
НА ЗАКРЫТИЕ МУЗЕЯ МАЯКОВСКОГО
И после смерти не дадут покоя!
Смотри в свой вечный город-зоосад!
Тебя собьют шершавою рукою
все те, кому ты предан был и рад, —
прораб-пропойца, старый хрыч-строитель —
за хлипкое спасибо, за гроши.
Ты полагал, что будешь им учитель,
учитель новой, искренней души?!.
Смотри, смотри!.. Все прежние пропойцы
и бюргеры, как прежде, на коне.
Великие всезнайцы и устройцы
в твоем, как пыль, качаются окне.
И в лодочке твоей под облаками
стремятся совершить свой краткий путь.
Ты так кричал, что, видимо, веками
их падшим душам не даешь уснуть.
Кричи!.. Кричи!.. Пока алеют уши,
пока живет на свете червь и раб,
который рад продать любые души
за капельку бессмертия хотя б.
Пускай твой дом в который раз истопчут,
пускай, как дичь, забьют твои стихи,
но голос твой, почти звериный, волчий,
пробьется через вопли и гудки.
И всей тоской надломленного нерва,
всей болью без величий и прикрас,
почти забытым, но ты будешь первым,
ты будешь самым первым среди нас.
3
МАРИНЕ
Смеешься надо мной, Марина,
из высоты, из синевы?..
Какие вычурные спины
у новой, выцветшей Москвы!
Среди бетонных скул Арбата
бреду в твой тихий уголок.
Марина, я не виновата,
что так никчемно и не в срок
другим твои читаю строки
и о поэзии твержу.
(Но знали б вы,
как давит ноги
все то, чем нынче дорожу!)
Давай забудем все, что было
в семнадцатом
и дальше, там,
а вспомним то,
как ты любила
бродить по крышам
и ветрам.
по тонким улочкам московским,
по легкой ниточке-судьбе
и как в ночи весенней звезды
тянулись лапками
к тебе.
Прости, прости меня, Марина!..
Я больше думать не хочу,
как тяжело, неотвратимо
все к той же пропасти лечу.
Давай забудемся беспечно!
Пусть будет твой любимый дом
тем неотъемлемым,
тем вечным,
что «счастьем» в мире назовем.
Пусть будет жизнь в ее начале
(не в середине, не в конце),
когда нет ниточек печали
и капель боли на лице.
Когда все празднично, все мило.
Печали, вздоры — как вода.
Все это было?..
Я забыла…
Не знаю,
было ли когда?
4
ТИШИНЫ!
(А. Блоку)
Александр Александрович.
снова пребуду я с Вами!
Выпит чай и стихи,
точно умерли,
в горле ни зги.
Отравилась я, что ли,
сегодня своими стихами?
Точно тучи бредут надо мною
и бродят круги.
Александр Александрович,
сложно теперь не заметить,
если что-то случится,
спешу не к любимым,
а к Вам.
Там, за синей горой,
этой ночью свирепствует ветер
и проклятая морось,
гремит и гремит по гробам.
Не о том я сегодня...
Все призрачно стало
и больно!
Там уходят солдаты,
там женщин с детишками бьют.
Там в кощунственный бред
каждый миг превращают невольно
все возможности светлых
и самых счастливых
минут.
Александр Александрович,
кончен век страшный,
двадцатый...
Мир не сделался проще.
В нем прежний живет человек.
На полях — колеи,
в деревнях — те же серые хаты
и безмолвие тел
обрамляет созвучие рек.
Жизнь — война. В ней, увы,
кто воюет,
тот чаще и правит!..
Александр Александрович,
помните боль той войны?..
Александр Александрович,
тихо над бездной
вздыхает,
за Андреем Андреичем
просит ее,
«Тишины!»
5
ПОРТРЕТУ ЛЕРМОНТОВА
И кто бы знал,
что так замкнется круг?!
Любимый внук,
в дому рожденный гений.
В изломе лба и горделивых рук
есть двадцать шесть
предписанных
ступеней.
Есть двадцать шесть
стремительных шагов,
а дальше — колыхание над бездной
и полчища
написанных стихов
про темноту, про сон,
про дар чудесный.
Но есть и он,
дуэль сокрывший куст.
(Вблизи — Машук,
вдали — герой Эльбрус),
И белая, дрожащая рука
на жесткой, черной
паперти курка.
И кто бы знал,
кто б выдумал судьбу
такую,
что тебе далась с наскоку?!
Поймал,
как будто лошадь
на бегу.
Поймал, смеясь,
и устремился
к Богу.
Чего там Пушкин, будущий Толстой?..
Далекий Фет?..
С тобой, я знаю, Рыжий
Борис
ведёт созвучия бесед
в самом аду, а может,
даже ниже;
в той сердцевине вечности и сна,
энергии и бесконечной жизни…
У вас в миру одна была весна!..
Одна любовь и ненависть к отчизне
и к мертвечине всех счастливых слов,
всех радостей, к земным сведенных срокам.
Зачем любовь — когда мертва любовь;
когда мы между дьяволом и Богом?
Я знаю,
в вашем райевом аду
иль в адовом подобострастном рае
я вас вдвоем
когда-нибудь найду,
но, изумившись,
тут же потеряю.
6
АННЕ АХМАТОВОЙ
*
Что ты молчишь, в глаза взирая, Анна;
неужто там тебе еще больней
лежать на серой паперти дивана
и коротать остаток сонных дней?!
Неужто там тебя за всё простили
твой сын, твой сон и воинство твоё?!.
И так тревогу в сердце погасили,
что даже больше не слыхать её?
Ох, Анна, Анна!.. Где твоя обитель
и розы чайной терпкие цветы?
Ты, как Нева, стоишь теперь в граните,
но никогда теперь не станешь ты
покорной ланью
для досужих сплетен,
сусальностью - для лживых языков.
Скажи мне, Анна, как доносит ветер
к тебе с "Крестов"
тюремный лязг
замков?
Не вздрагиваешь ли
в граните, словно
очнулись руки!?.
Не звенит строка?!.
Здесь на тебя легко и обреченно
глядит, как вечность,
черная река.
*
Что тебе этот лед оправданий?!
Ты закончила с жизнью игру.
Как на ко́нях, на сером диване
там летишь и паришь на ветру.
По утру,
желтый дом вспоминая,
вдоль Фонтанки
спускаешься вниз,
и глядит в тебя бездна немая
и нависший над домом карниз.
В Летний сад беспокойно и стойко
тихо входишь и розу берешь.
у того, кто не любит нисколько.
(В нем и в прежнем любви не найдешь.)
Но тебя здесь пленяло другое.
(И другое пленяет теперь).
Царство радости, царство покоя
и раскрытая
в прошлое
дверь.
*
Там, вдали, плывут неторопливо
по Неве все те же корабли.
На земле ты многое любила.
Многих ли ты любишь без земли?
И когда взлетают самолеты
над твоей Фонтанкою–рекой,
смотришь в небо, долго ждешь кого-то,
поправляешь локоны рукой
к дому прижимаешься щекой.
И пускай тебя уже не встретят
ни твой клён, ни дом, ни сын, ни муж…
Здесь остался только чёрный ветер
грохотать по недрам сонных душ.
Всё, что было
здесь тебе дороже
сотен солнц,
жизнь сринула,
дробя.
Почему я, Анна, так похожа,
так теперь похожа на тебя?!
Автор: Александра Ирбе
» К общему списку
» На отдельной странице
ЧЕТКИ
Пролог
Из тысячей дней мы судьбы вспоминаем моменты.
Когда нам становится грустно, тревожно и больно,
мы их собираем на памяти нить будто четки.
От бед и отчаянья стали для нас оберегом.
Старик и мальчик
Здесь скудное пространство для стихов.
Вокзал... Перрон... В Москву уносит поезд.
Среди метелей, рельсов и снегов
бредут вдвоем — мои душа и совесть —
старик и мальчик — мальчик и старик,
чуть шевеля замерзшими губами.
И мальчик тихо к дедушке приник,
так, как всегда мечтал приникнуть к маме.
Уехал поезд… (Это не из книг!..)
Бредут, плечом друг друга подпирая,
старик и мальчик — мальчик и старик.
И белый снег, над станцией витая,
один запечатляет этот миг.
Промчатся годы — мальчик подрастет
и дедушка сойдет к себе в могилу.
И только та, что ехала, поймет,
что не вернет всего того, что было.
И будут вновь над станцией снега,
и поезда нестись по свету будут
через снега в Москву и на юга,
от скудных дней к свершениям и к чуду.
Старик и мальчик, мальчик и старик —
так беззащитны, так невозвратимы...
Сюжет из личной жизни — не из книг,
но мной они по-прежнему любимы.
Не в силах время сдвинуть человек:
и деда нет, и мальчик тот — мужчина,
но та картина, что приметил снег,
она во мне живет неотвратимо.
Живет — как куст… Пускает поздний цвет,
всю серость дней прошедших прикрывает.
Как часто то, чего в помине нет,
для нас потом всех памятней бывает.
Иерусалим, февраль 2019
Первые снега
В ту зиму счастье было невозможно.
Но счастье шло из каждого угла.
Оно казалось с каждым вздохом схожим.
И я в ту зиму счастлива была.
Последний класс до дыр избытой школы,
а за окном снега.. снега… снега...
Мой первый принц — высокий и веселый —
меня манил в чужие берега.
Пожатья рук — как чудно и как сладко!.. —
и слаще, может, тысячей ночей.
Он был моим капризом и загадкой.
И важно,что не занят был, ничей!
Снега, снега... До дома без оглядки,
нет, мы не шли — летели и неслись.
В снежки играли и играли в прятки.
О, как неслась, о, как спешила жизнь!..
Зима промчалась!.. Счастья стало меньше!..
Принц стал серьезен!.. Близился итог!
В далекий город собирая вещи,
просила: «Ты черкни… хоть пару строк!»
Не написал... А я, как прежде, помню:
блеск фонарей.. снега... снега... снега...
Мир белым был — а стал сегодня темным.
Снега ушли в чужие берега.
Навек простясь с моей любовью первой,
я до сих пор скучаю и грущу,
что тех снегов — больших, душистых, спелых —
я никогда теперь отыщу.
Но чистота в душе моей осталась
тех самых первых, трепетных снегов.
Я вижу снег — а ощущаю шалость
и дальний свет манящих берегов.
И хорошо, что так легко и верно,
но чуда не свершилось, не срослось,
что той любви — большой, красивой, первой —
нам после запятнать не довелось.
И хорошо, что все идет, как надо;
далек и ярок наших жизней путь.
Пускай в мечтах, но все-таки я рада
из этих дней в ту зиму заглянуть.
Москва, март 2019
Причал
Что вспомнить я могу о первом муже?!
Нет, он не умер... Просто мы другие!
Не стали ни удачливей, ни хуже.
И любят нас другие дорогие.
Пожалуй, вспоминаются свиданья
(луна над миром — чернота над бездной)
и первое любовное признанье,
неловкий поцелуй в подъезде тесном.
Катание в троллейбусе до дома,
кромсание семейного бюджета;
и булочка, как общая истома,
в неделю раз торчит в бюджете этом.
Обиды слов… отчаянье… пеленки...
И вдруг надолго замолчала память.
Скучает дом с оставленным ребенком.
Гремит вокзал... Перрон... На сердце — камень.
Закончен пир с обидными речами.
И, точно запоздавшая обновка,
последний кадр... Москва гремит ручьями...
А мы вдвоем сидим на остановке,
мороженое сочное жуем;
нам сладко оттого, что мы вдвоем.
А было то мороженое с болью,
с тревогой перемешано, с любовью;
и оттого мороженое это
я часто вспоминаю до сих пор.
Была весна и нас слепила светом,
почти безотлагательно — в упор.
Что вспомнить я могу о первом муже?!
Никто из нас любви не предавал.
Мы вышли в море жизни — вышли в стужу,
к нам был суров пустой его причал.
Любили так, как ветви любят ветер,
вода — песок... Мы верили в судьбу.
Беда лишь в том, что вырастают дети,
и на любовь теперь у них табу.
Но жизнь течет своим привычным ходом.
И что скрывать?! Мы не в ладу с судьбой,
что по чужим вокзалам, теплоходам,
а все-таки ведет нас за собой.
Но счастье в том, что вырастают дети.
И дай им Бог, чтоб легче был причал,
чтоб их не злой — а самый добрый ветер,
на жизнь с любовью первой обвенчал.
Москва — Петербург, апрель 2019
А бабушка все пела
Был жаркий день… А бабушка всё пела,
на дольний мир раскинув два крыла.
Она впервые пела, как хотела.
Она впервые пела, как могла.
Шумела дочь: «С ума сошла старуха!
И голос-то совсем уже не тот!
Вчера божилась, что не слышит ухо!
Сегодня, вон: расселась и поет!»
И муж ворчал: «Ну, дескать, ты распелась!?
Здоровье, что ли, мать, побереги!»
А самому ему сказать хотелось:
«Хоть отмерли у бабы две ноги,
а как поет!.. И хороша, как прежде!»
И, покурить пристроясь у крыльца,
он замечал и красоту, и нежность
ее тоской изрытого лица.
Она же пела все сильней, все проще.
И, точно бусы, звуки из груди
выстраивались в те леса и рощи,
которые остались позади.
В саду — кусты заслушались клубники,
плетень, обнявший яблоню слегка.
И солнечные блики, блики, блики
всё больше заполняли облака.
_____
Закат алел... А бабушка всё пела...
Дочь мылась в бане... Муж готовил щи...
А песенка, как ласточка, летела,
светилась, точно пламя от свечи.
Теперь в саду один остался — мальчик,
песочный замок строивший впотьмах.
Он смутным был смятением охвачен,
он растворялся в звуках и в мечтах.
То шел в огонь, плечо подставив другу,
а то корабль пиратский штурмовал,
то в цирке мчал на лошади по кругу,
то на ракете к звездам улетал.
_____
Закат погас… А бабушка всё пела...
Еще поет!.. Уже прошли года!..
Поет легко, свободно, неумело,
через озера, горы, города.
И двор затих... И яблони не стало.
И баня накренилась на плетень.
Но бабушка петь в небе не устала.
Одна поет над миром — целый день.
И, прислонившись к старенькой калитке
и вспоминая замок из песка,
бросаю милой бабушке улыбки,
через века бросаю, в облака.
_____
Теперь скажу немного про искусство:
я выучила бабушкин урок —
искусство там, где наполняют чувства
параболу тобой рожденных строк
уже не для похвал и не для славы
(и не в ферзях спортивный интерес).
Оно не бередит — а лечит раны
и оттого касается небес.
Москва — Петербург, ноябрь 2019
Когда она случается — Любовь…
Промозглый день... Остатки жидких щей...
И в парке предобщаговском, ручейном
жгут фонари остатками свечей
и счастьем заблудившимся, ничейным.
А мы, схватившись за руки, вдвоем,
ручьев и фонарей не замечая,
восторг любви как воздух горлом пьем,
всю бренность дней на щепки разметаем.
Когда она случается — Любовь,
высокая, почти что неземная,
не думаешь... Она — и плоть и кровь.
Не даром так рифмуется... Иная
при ней и суть, и форма бытия,
иные облака, иные лица.
И мир не разобщен на «ты» и «я» —
им только вместе можно насладиться
и каждый миг судьбы благодарить.
Все это в прошлом!.. Рыцарские замки —
деревья обрамляли счастья нить —
дорожку в парке… Не гудки — шарманки,
не голоса — а песенки неслись!
О, как неслась!.. О, как бурлила жизнь!..
И мы вдвоем, врываясь в царство света —
общага, лифт коричневого цвета, —
неслись, как небожители земли,
на наш этаж в зеленой краске — пятый.
Каскады звезд, мерцавшие вдали.
И город спал, как черный пес лохматый,
что задремал в ночи у наших ног.
В сближеньи губ мы обретали крылья
в пространстве, где влюбленных любит Бог,
но разлучить их — стонет от бессилья!
Все это в прошлом!.. Стали фонари
всего лишь в скудном парке фонарями.
И в наших жизнях больше нет любви,
чтоб волшебство и мир творила с нами.
Но мы — запомнив выси бытия —
в их мягкий свет до времени летаем.
И где есть ты — там вечно буду я!
Не знает мир — но мы об этом знаем!
Москва, декабрь 2019
Матушка
Мне долго прослужил ее совет:
«Не в том секрет, чтоб приближаться к свету,
а в том, чтобы в себе увидеть свет,
его хранить и с ним идти по свету».
Двор монастырский... Лестница-дуга
в прохладу келий... На душе — усталость.
Мне — восемнадцать... В сердце — духота.
А я тогда и вправду задыхалась.
По небу — мерный звон колоколов,
а по земле — тропинки, клумбы, грядки.
Хотелось, чтобы приняли без слов
и чтобы приютили без оглядки.
Сбежать хотелось от понятья «жить»,
как будто вечность простоять на пирсе
над морем тем, которое кружит,
уносит в бездны и бросает в выси.
Пускай другие плещутся, плывут,
ждут кораблей, с пучиной жизни спорят,
смеются, плачут, ссорятся, поют
и по ночам любимых беспокоят.
Пускай они!.. Но тут она вошла.
— Ты, дочь, ко мне?
— Хочу у вас остаться!
— Ты верующей сколько лет была?
Молчу... Потом приходится признаться.
— Сюда не жить приходят — отдыхать!
А для мирских тут отдых необычен:
до службы в пять приходится вставать.
Взгляни на двор!.. Он тоже не вторичен!
Ты грядки полешь?.. Я опять молчу.
— Переночуй!.. А там... — домой с рассветом.
Все, что дано нам в жизни, по плечу;
ты вспоминай, пожалуйста, об этом.
И в том и суть, чтоб в мире сеять свет.
И в том и путь, чтоб через все тревоги,
через десятки самых разных лет,
и не по общей — по своей дороге!..
Двор монастырский... Звон колоколов...
Сиянье белых стен над Вяткой сонной.
Ах, матушка, я б заглянула вновь,
но даже имя не сумею вспомнить.
Ах, матушка, я помню ваш совет,
но сил для бури жизни не осталось.
Спокоен стал и холоден мой свет,
и всё сильней душевная усталость.
Нет... Я сбежать от жизни не хочу,
в ней многое, о чем приятно вспомнить.
Но многие, о коих я молчу,
давно ушли из этих дней и комнат.
И — ты прости — не радостен уход.
Я помню, что по силам и дается,
но каждый новый, каждый светлый год,
в нем кто-то не спешит, а остается.
И как дать силы, сколько нужно рук,
чтоб те, кого люблю, в кого я верю,
не замыкали этой жизни круг,
а снова в жизнь распахивали двери?!
Москва, декабрь 2019
Автор: Александра Ирбе
2015 - 2019 гг.
» К общему списку
» На отдельной странице
ЧУЖИХ ЛЮДЕЙ НЕ БЫВАЕТ
1
БАБУШКЕ С ГОЛУБЯМИ
Зачем у церкви кормишь голубей
десятки дней, а может, сотни дней,
их стадо темноликое считая?
Как будто ты перед вратами рая
стоишь среди стенаний и теней.
Век двадцать первый?!. Но таков ли век,
когда ничто кругом не изменилось?..
Затон машин?.. То конница ютилась.
И так же гордо смотрит человек,
что на посту у серого столба
(сейчас — метро, тогда — у въезда в город).
И тот же души прошибает холод,
и та же с неба плещется вода.
Я знаю: с голубями говорить
куда верней, чем с сотнями прохожих.
Мне от тебя, на время не похожей,
еще вернее хочется разбить
тот мир, где все банально, все — не то:
вполоборота, вполуправду что ли..,
Давай сегодня сменим наши роли:
я буду с голубями, ты — в манто
пойдешь домой, улыбку нацепив,
спокойный тон… Возьмёшь вино на ужин.
Есть голуби, они над миром кружат.
Есть дом, в котором ждет тебя никто.
Давясь тоской и времени дичась,
спешу к себе — в тебя гляжу устало.
У церкви ли, в дому — различий мало:
единая у всех на свете связь.
Чем дальше в годы — тем сильней тоска,
тем проще ощущение от бездны,
куда исчезли горы и века,
исчезнешь ты, а после — я исчезну.
2
Я УСТАЛ
— Я устал! — Кому, какому свету?!.
Здесь кричишь хоть тысячам, хоть стам —
не дождешься, дядечка, ответу,
даже если до смерти устал.
Думаешь, в глазах блатных прохожих
есть хоть грош звериного родства?! .
Не поможет, дядя, не поможет!
Твой укор почти до озорства.
За Садовым душу схоронили,
за Могильцы сердце увезли.
Эти люди многое забыли,
что б другие люди не смогли.
От Китай-городского проезда
до Покровки — сырость мостовых.
Дядя, здесь особенность уезда
вдрызг живущих — только не живых.
Пясть метро и узость километра
до бульвара, ширость — до Кремля.
«Я устал!» — здесь для дождя и ветра
и других убогих, может, для.
У Москвы церквей необозримо!..
У людей забот невпроворот.
Дядя, им, поверь, бегущим мимо,
тоже б приоткрыть сегодня рот,
закричать без дела и без толку
(скольким эта фраза режет грудь):
«Я устал!..»... С отчаянностью волка,
хочется весь мир перевернуть.
«Я устал! — кричи, пока есть мочи,
за нас всех, не смеющих вскричать.
Тяжело мне, дядя, стало очень
эту жизнь, как заново, начать.
Что поделать нам, бегущим мимо
времени, пространства, забытья?!.
Ты кричишь — а мне необходимо!
То не ты кричишь сегодня — я!
3
БРОДЯГА
Он ночью молчал, все сильней утопая в песок,
а море гремело, как будто желало укрыть.
И тучи неслись — будто стаи китов — на восток.
И было неясно: зачем еще надобно жить.
Но утром прибилась собака, прижалась под бок,
и точно такой же бродяга сказал: "Закури!"
И он закурил, хоть ему и казалось: не мог.
И стало вдруг ясно, зачем еще надобно жить.
А море шумело... И рядом присев на песок,
бродяга вдруг вспомнил: "А я, ты представишь, забыл,
как это: по дому идти — и не выпачкать ног,
как в ванной лежать... А ты дома когда еще был?"
И вместе решили по миру теперь кочевать...
А море шумело... И стали налаживать быт.
Из досок, забытых в порту, сколотили кровать
и полог над ней из фанеры сумели разбить.
Я слушала море… А слышала их голоса.
А рядом машины гремели по скатам дорог.
В них ехали люди, свои охраняя сердца
от горя, печалей и дюже ненужных тревог.
Но вот в чем загадка: я знаю, не каждый бы смог
из них свой последний огарок чужим предложить.
Еще — утверждать, уносясь по изгибам дорог,
что он не один,.. и зачем еще надобно жить.
4
А его ведь тоже любила мама
и, если жива, то, как прежде, любит.
А он сидит на асфальте —
больной, упрямый —
и его избегают люди.
В его сумке дыра
и торчат по бокам карманы,
как неловкие швы,
что скрывают открытые раны.
А он, как был,
так и остался ребёнком,
брошенным в поле жизни,
большим котенком.
И ему непонятно,
за что его гонят из стаи,
ему неприятно,
что все от него устали.
А он сидит на асфальте,
больной, упрямый.
И, если жива,
его все еще любит мама.
5
Чужих людей не бывает.
Бывают чужие шапки,
дачи или перчатки,
чуждые города.
Чужих детей не бывает —
слышите — никогда.
Чужих людей не бывает!
Не бывает чужих детей!
И бед чужих не бывает,
и даже чужих затей.
Мира коснувшись нашего,
к сердцу спешат они.
Сердца не бойтесь вашего,
боли его, любви!..
Не спешите другого
поранить стужей
взглядов или речей
(всем нам когда-нибудь
будет хуже
в бездне земных ночей).
Дайте руку ему —
и взойдут в его сердце цветы
и порадуют небо
пестрыми лепестками.
И будем жить в мире
из света и доброты.
Не надо держать
хорошее под замками.
Не бывает на свете чужих людей!
И чужих детей — вы слышите — не бывает.
Не бывает на свете плохих людей —
бывают лишь те, о ком забывают.
Автор: Александра Ирбе
2016 - 2018 гг.
» К общему списку
» На отдельной странице
ЭПИДЕМИЯ КОРОНАВИРУСА. МАРТ-АПРЕЛЬ 2020
ЛИСТКИ КОРОНАВИРУСА
АПРЕЛЬ 2020
1
(По мотивам романа А. Камю «Чума»)
В здоровом теле полумертвый дух?!
Дух, позабывший зрение и слух?!
В такие дни случается чума!..
В такие дни случается война!..
Для жизни недостаточно ума:
порой природа действует сама.
Природа нам кричит из века в век:
— Куда пошел?! Знай место, человек!
2
Лежит в реанимации душа
и дух в реанимации лежит —
а телу стало боязно дышать,
а телу очень сложно стало жить.
В усталом теле полумертвый дух.
Дух, потерявший зрение и слух.
А где-то — на просторных небесах —
все взвешивают что-то на весах.
3. Дорогой к дому
В метро не садят и в такси не возят,
кто пропуск не умеет оформлять.
Такие по Москве сегодня ходят.
И мне — признаться — хочется гулять.
Пешочком от вокзала и до дому.
Подумаешь: всего-то жизни час!..
Мне эти переулочки знакомы,
и площади я видела не раз.
Мой город спит!.. В режиме изоляций
живут мои достойные друзья!
На наш вокзал — старинный, Ленинградский —
никто встречать не явится меня.
И улицы осиротимей стали.
И здания — как зубья встали в ряд.
Мои друзья приникли, заскучали,
но по домам отчаянно сидят.
Коронавирус — странная эпоха.
А я бреду—шагаю по Москве.
Бреду домой!.. Мне хорошо!.. Мне плохо!..
Но главное — почти не страшно мне.
Но суть не в том!.. А все ж не узнается
любимая, широкая Москва!..
В такое время вдумчивей живется
и новые рождаются слова.
Друзья, не знаю, что там дальше будет.
Здоровья нам, терпимости, чудес!..
И все же мы не роботы — а люди:
нам нужен свежий воздух, пруд и лес.
Родных и близких руки не с экрана,
а чтобы их почувствовать, пожать.
Любимых губы, как это ни странно,
чтоб их живьем — (не в скайпе) целовать.
Представим, будто это подготовка,
экзамен жизни!.. Посидим слегка!..
Дошла до дому!.. В строчках — остановка!..
Договорим, родимые, пока!
4
Человек в наморднике идет.
Человек встревоженно глядит.
А в глазах его и снег, и лед;
ветер дует, колокол гудит.
Человека скомкана душа.
Человеку боязно дышать.
Человек идет, поджавши хвост.
Перед ним — в газон уставив нос —
смело, без намордника, вперед
бультерьер решительный идет.
И один у пса теперь вопрос:
отчего поджал хозяин хвост?
КОРОНАВИРУС
Коронавирус тем еще опасен,
что даже если ты еще не болен,
ты все же болен — и диагноз ясен:
ты больше позабыть о нем неволен!
«Не выходи из комнаты!.. Ошибка!..—
гремит его змеиная улыбка.
«Не выходи из комнаты!.. Весна,
она теперь обманчивее сна!»
И ты кричишь: «Коронавирус, слушай,
рабом не стану!.. Затыкаю уши!..»
А он тебе язвительно в ответ:
«Но без меня теперь и жизни нет!..
Я есмь во всем!.. Везде, где бродят люди.
Забыть легко — но рассуди, что будет!»
… И ты в момент становишься больней:
мир обратился царствием теней
угроз и слухов, страхов, мыслей, бед:
«Хочу представить что тебя здесь нет!»
«Но факт, — он скажет, — все ж неоспорим:
я овладел сознанием твоим!»
----
Немало умников, которые твердят,
что все решают, всем руководят.
Но фаталисты знают наперед:
кто сам пришел — тот сам же и уйдет!
Пускай решают умники дела!..
Но главное, чтоб вера не спала,
что мир спасет не только строгость мер
в борьбе с засильем вирусов, химер,
а все же — человечны и просты —
недремлющие силы красоты.
«Спешите ж, люди, закрывайте дверь
от всех тревог!.. От всех земных потерь!..
Не поддавайтесь с вирусом игре!
Скорей запритесь в собственной норе!»
Но я не верю — и признаюсь в том, —
что мир, в котором заперт каждый дом,
что мир, в котором каждый дом — тюрьма,
от заточенья не сойдет с ума!
Я против мира виртуальных чувств!
Не буду!.. Не хочу!.. Не научусь!..
Я против жизни, где владыка-страх
нас крепко держит в каменных руках.
Он вволю позаботиться сумел,
чтоб жили мы спасеньем наших тел.
Но вы поверьте — не хула, не чушь, —
грядет коронавирус наших душ.
И здесь нам не помогут кнопки «Sos»,
полиция, аптеки и врачи.
И нам пора задуматься всерьез:
что с ним нам делать?... Как его лечить?!
Автор: Александра Ирбе
2020 гг.
» К общему списку
» На отдельной странице
Я РОДОМ ИЗ ДЕТСТВА
1
Я родом из детства, из тихих его городов
с наличием строек, бульваров промозглых и длинных,
с наличием скорых, спешащих сквозь ночь поездов,
с наличием серых развалин и зданий старинных,
с наличьем сидящих на лавочках сонных старух,
голодных собак и детей, про игру позабывших,
где редко "люблю" произносится гордо и вслух.
где много уставших, где много себя опустивших
в спасительный омут безмолвной и пряной тоски.
Я родом из детства, в котором душа затерялась,
где дружеской важно еще ощущенье руки.
Но вместо тоски пробирается в сердце усталость.
И я — хоть совсем по иным переулкам брожу
и часто в потоках огней уезжаю на скором —
немую усталость из тихого детства ношу
и эту усталость, я знаю, избуду не скоро.
Я родом из детства!.. Но детство зачем-то светлей
всего, что светлей, что потом в моей жизни случалось,
Мне хочется в омут промозглых и пряных аллей,
где птица-душа под покровом ветвей затерялась.
Мне хочется в мир, где ещё поднимали глаза
в просторное небо, где звезды на крышах встречали,
где мимо неслись — но еще не несли поезда,
где пели печаль — но еще не встречали печали.
2
Железные прутья кровати,
промозглые стены
и возгласы Кати
о том, как отец умирал,
о том, как себе
не простил
ее маме измены
и целую ночь,
обернувшись в подушку,
орал.
Горжусь своим детством:
оно не такое, как надо,
оно интернатское,
с привкусом горя и хлеба,
а Катя была тем нежданным,
большим листопадом,
что вдруг появился
над майским, проваренным
небом.
Не помню лица —
ее голос отчетливо помню,
как маму звала,
задыхаясь от грусти и боли.
… Как мама брела
к ее папе по улице темной.
… Потом, как в больничном
вкрик маму звала коридоре.
Ромео с Джульеттой?!.
Здесь пафоса жизни не надо:
он умер от рака,
и год не проживши с другою.
А мама ее
свое горе наполнила ядом,
оставив в миру
все беспечное, все дорогое
под именем Катя.
… Мы с Катей почти не дружили.
Лишь только за завтраком,
в косы друг другу вплетая
ажурные ленты,
о счастье в любви говорили,
о всем же больном,
недосказанном
чаще молчали.
Не знаю, куда
и исчезла та самая Катя.
Уехала к лету,
а после уже не вернулась.
И долго висело в шкафу
ее темное платье,
в десяток других,
точно в теплую шаль
завернулось.
А наш воспитатель –
высокая, статная баба,
встречая его среди прочих,
упорно твердила:
"Еще месяцок подождем
нашу Катю хотя бы.
Дай бог, что у ней все срослось,
все как надобно было».
__________
Еще помню мышь,
что жила у нас прямо за стенкой.
Ее не ловили,
а даже, скорее, держали.
…. Как хлеб ей несла из столовой
вихрастая Ленка,
как пойло для мыши
она разводила в пенале.
__________
И первый роман,
что случился у Ирки с Сережкой,
не то, что отчетливо,
даже и с завистью помню.
Детдомовец – он,
а она — голытьба, недотрожка,
встречались под вечер
под лестницей старой и темной.
__________
Еще помню двор
и дрова, что бывало рубили
заместо уроков,
как мерзли на холоде руки.
И все же мы счастливы,
искренне счастливы были
под шелест листвы
и под грохот воинственной вьюги.
__________
Прощай, мое детство
и дом с вечным привкусом каши,
с рядами железных кроватей,
столь с нарами схожих.
Столь многое было,
но все-таки не было краше
той дружбы, которая
в праздности вызреть не сможет.
Не знаю теперь,
где живут эти Катя, Иришка
и где обитает бунтарь
и новатор Сережа…
И, если по жизни
нам встретиться даже не вышло,
я знаю, что нас наше детство спасло
и поможет
в миру удержаться,
не сдавшись печали и злобе,
и даже и падая,
даже и веру теряя,
остаться людьми,
для которых жестокость не в моде
и верность в любви —
не пустяк,
а подобие рая.
Горжусь своим детством:
оно не такое, как надо.
Не правда, что жизнь интернатская
губит – не лечит.
Я небу всегда
лишь за то благодарна и рада,
что все, что потом,
оно было и проще и легче.
Но вот в чем беда:
сколько б жизнь мне потом не дарила
волшебных друзей
(и дома были больше и краше),
но первых друзей
я сильнее люблю и любила.
И первый наш дом
с вечным привкусом горя и каши.
3
Помню школу,
а в школе — окно.
А в окне, как обычно, темно.
Старый сторож
дрова подымает
на этаж,
где уснули давно
классных комнат косые лучи…
Мир из детства, прошу, не молчи!..
Дремлют парты и ручек пехота.
Дремлет в партах дневная работа,
спинки стульев и в ставнях цветы
бесконечной такой красоты.
Мир из детства, зачем ты, зачем?!.
Не вернусь в этот рай или плен!..
И не вспомнить — не вызнать уже
где живет, на каком вираже
мальчик Ваня?..
Молчит его стул.
И торчит,
точно сжатие скул,
тело парты… Все прошлое — тлен
до разбойных — как жизнь — перемен.
Где Иришка с флакончиком душ -
ных, как небо, духов,
первый чтец моих первых стихов?!.
Белокаменный ангел послуш-
ный любому плечу…
Я о ней каждый вечер молчу.
Где Сережка, детдомовец наш,
так безумно пускавшийся в раж
игр веселых и драки любой?!.
Что потом приключилось с тобой?
Мир из детства — уехать туда,
чтоб хоть чуточку правды найти.
За окном — темнота, холода…
За окном — неземные пути.
Старый сторож, храни мой тайник,
раз ты в памяти взрослой возник.
И топи, как и впредь, нашу печь,
чтоб заботы обрушились с плеч.
Ты — мой свет от погасшей свечи!..
Мир из детства, прошу, не молчи!
Мир из детства — он волен и жив —
это самый волшебный мотив.
4
Не умею быть взрослой!
И жизнь не смогла научить,
как ни била она, ни таранила,
как ни бросала...
В небе девочка-ангел
глядит на меня и молчит,
как в лазоревом детстве
глядела она и молчала.
Эта девочка всюду,
куда от нее ни приду,
как в работах ни скроюсь,
в надеждах, в заботах, в печали.
И не важно в каком
мной увиденном, новом краю,
она выйдет такой,
как была она в самом начале.
Эта девочка шепчет:
"Ты плачешь?.. Садись и пиши!
Одиночество, знаешь,
как лодка, пребудет с тобою!»
Есть у девочки в сумке
фломастеры, карандаши,
веер с пальмами, зонт
и сиреневый парус с прибоем.
Эта девочка — та же,
почти позабытая я.
Только мало что в мире
с тех пор для нее изменилось.
Эта девочка — сущность,
последняя сила моя,
мне сегодня в ночи
над лазоревым небом приснилась.
А потом наблюдала,
как вмиг уходили друзья;
как по будням неслась,
как в них падала, как восставала.
Так ко мне возвращается
прежняя, тихая я.
Это значит, что жизнь,
жизнь опять покатилась сначала.
5
Торжественный запах сирени
под вечер… И в май с головой.
Деревьев громадные тени
несутся над сонной Москвой.
Вполустали, вполотголоска
рождается в сердце мотив
о том, что воспряла березка
в том мире, где пруд и залив,
где память сильнее, чем данность;
и в полдень, бредя по Тверской,
ловлю в себе тихую странность
(не ведала раньше такой),
что сердцем теперь обитаю
не в пропасти гордых громад,
а в детстве, где солнце взлетая
над домом,
вдруг канет в закат,
где бабушка косит полоски,
едва урожденной травы,
и видно, как катятся слезки
с травы
в потускневшие рвы.
Мир детства — он проще и слаще
чем башен стремительный ряд,
уехавший больше и дальше,
чем время, чем пруд или сад.
От этой печали не деться!..
Бульваров промозглая тень.
Мое утомленное сердце
не радует больше сирень.
Автор: Александра Ирбе
2016 гг.
» К общему списку
» На отдельной странице