16 ноября в 19-00 в Москве
Купить билеты в Москве
18 ноября в Санкт-Петербурге
Купить билеты в СПб
22 ноября в Кирове
Купить билеты в Кирове
Времена меняются, а вечные ценности остаются.
Стихи Саши Ирбе бесконечно радуют нас своей искренностью, чуткостью, которыми они наполнены до предела, а легкая аура мистицизма хранит перед нами тайну поэтического волшебства, к которой можно только приблизиться, но никогда - разгадать.
Поэзия зазвучит в сопровождении торжественных и очищающих звуков органа, чувственных и нежных звуков рояля, в легком обрамлении танца стиля модерн!
В поэтическом спектакле прозвучат вариации на музыку И. Баха, С. Рахманинова, П. Чайковского, и М. Таривердиева, органные импровизации, которые во многом будут зависеть от настроения зала.
Лирическая героиня перфоманса – она же главная героиня новой книги Саши, «Верни мои сны" - современная женщина, уставшая от безразличия и городской суеты, ищущая свой новый путь для душевного и для духовного роста, Ее цель проста - снова научиться просто любить и просто испытывать счастье.
Автор стихов и идеи спектакля – поэт, режиссер, исследователь литературы XX века, лауреат конкурса «Золотой микрофон» - Александра Ирбе.
Автор музыкальной части – композитор, солистка Московской филармонии им.П.И.Чайковского Екатерина Мельникова.
Хореограф – Дина Вайнер, руководитель Театра-студии танца им. А. Дункан.
По окончании вечера можно будет получить автограф Саши Ирбе и приобрести ее книгу.
Продолжительность: 1 ч. 40 мин., с антрактом.
Стоимость билетов: от 350 рублей.
Это я – голытьба татарская
без тебя – не сказать – жива.
Не петрова столица – царская,
с мягко-женским звучит – "Москва".
Возвращаюсь в тебя нагадано,
что с ключами в свой отчий дом.
И стоят фонари оградами
на Садовом и на Тверском.
Ты - страна, что дана не каждому
и не каждый тебя поймет;
в точно в землю домишки всажены,
в желтых ризах, наперечет.
Кремль-чудило пурпурной кручею,
точно яблочный взбит пирог.
Если Бог бы задумал лучшее,
он бы лучше создать не смог.
Эх, Москва, пестрота татарская
и церковен славянских ряд.
А душа у тебя цыганская,
слишком гордая, говорят.
Не полюбишь – так планы начисто,
а полюбишь – так впрок, сполна.
Все препоны твои, дурачества
наблюдает в неон страна.
Мною парки твои исхожены,
но спешу в ним, как в первый раз.
И стихи про тебя все сложены,
но их снова пишу сейчас.
Потому что душа излечится
от бульваров твоих и стен,
потому что ты тоже женщина,
что не раз угождала в плен.
То царевой была, то ханскою,
то боярской, а то чумной.
Эх, ты доля моя цыганская
на широкой меже земной.
Когда душа, уставшая любить,
с земного пьедестала соступает,
она парит, она еще не знает,
что значит верить, помнить: и забыть
о том, как в полночь синие огни -
его глаза в моих глазах сияли,
И клетки тела мерно засыпали,
едва еще успевшие остыть.
Он был мне Принц, и Нищий, и Король,
и тихий Мастер в комнате угрюмой,
и ни о чем он в сущности не думал,
обняв меня упрямою рукой.
А на руке - прожилки (ярок свет)
как реки и озера растекались,
И мы вдвоем над комнатой качались,
как будто бы за нами Мирра нет.
А после, погружаясь в тишину,
неслись по звездам до погостов белых,
и губы вдруг раскрытые несмело
в губах других тревожили весну.
Пробило полночь, и открылся бал,
и Мастер на балу меня ласкал
в фонтанах белых, в ваннах из вина,
и нам опять светила тишина.
И он спросил: "А любишь ли?"
- "Люблю.
Как жизнь свою и как печаль свою".
... И было так до первых петухов,
до первого прощения грехов,
до скукой растревоженного дня,
в котором больше не было меня.
В котором
больше не было
меня.
Я взаперти у всех ничтожных дел,
у тех друзей, что не назвать друзьями,
а новый друг остался не у дел…
И старый не бредет сегодня с нами
среди московских башен и дождей,
среди аллей, на скаты крыш похожих.
Мне мало в жизни искренних людей
и теплоты бывает мало тоже.
Подруга – и печальна, и пьяна -
все учит жить, все схемы объясняет,
а над Москвой витает тишина
и белый снег на черных куртках тает.
Идут друзья безмолвной чередой
по уголкам такой большой планеты.
Я им пишу – и не дождусь ответа!
Они давно сменили адрес свой.
И жизнь сменили (может, даже век),
и сердцем от невзгод похолодели…
Они живут - как в клетке - в чьем-то деле,
глядят на мир из под уставших век.
Когда же встретят, в памяти скользя,
себя иных, то восклицают: «Дети!..»
Хочу, чтоб не взрослел никто на свете.
Я точно знаю, что взрослеть нельзя!
Звонит моя подруга из роддома
(в ночь родила — как будто родилась!),
в клокочущую трубку телефона
лепечет, плачет и смеется всласть.
Почти что в сорок…
первенец из века, —
«прощай и нет…», «подумай и прости…».
Моя подруга любит человека,
с которым ей всегда не по пути.
Но, как его, зовет мальчишку Ванькой
и хмурится почти как на него:
«Что ты кричишь, мой милый Ванька,
глянь-ка!»,
но тот пока не видит ничего:
лиловый цвет тряпичной погремушки,
цвет матери, закутанной в халат,
а по халату синие избушки
и беленькие зайчики летят.
Моя подруга — добрый мой учитель,
моя сестра, соавторша и дочь,
умеющая думать на санскрите, —
теперь санскрит отбрасывает прочь.
Пушкиновед — и Пушкина подальше…
Цветаевед — Цветаеву к чертям…
Ей мама улыбается и машет
в окно,
как всем
в дому лежащим
стам
родильницам,
неважно, как родившим,
теперь неважно даже
от кого,
но истинное чудо совершившим
по истинному замыслу Его.
И что теперь ей свод морфемных правил?!
Толстой — любимчик, ненавистник — Фет?!
Ей в этот миг, наверно б, сам Державин
сложил бы восхитительный сонет.
В руке ее —
мельчайшая ручонка.
В ее глазах —
восторг, покой, тоска…
Случилось чудо — родила ребенка.
Всего на жизнь,
а будто — на века.